Ф.М. Том 2 - Борис Акунин

— Пускай Семеновна. — Он наклонился над нею,взгляд его был полон величавого презрения. — Со стола моего только что, недалее получаса назад, пропал государственный кредитный билет сторублевогодостоинства. Кроме меня и моего молодого друга Андрея Семеновича, к которому яимею полное доверие, в комнату заходили только вы. Если вернете взятое, делотолько тем и кончится. В противном же случае… пеняйте уж на себя-с!

В первые несколько мгновений после этого поразительногообъявления вокруг стало очень тихо. Лишь мертво побледнела Соня, да приподнялсясо стула Родион Романович. Он, впрочем, попробовал что-то и сказать, но тутзаговорили и зашумели все разом, так что слова его были заглушены. Раскольниковснова сел.

— Врешь, врешь, подлец! — надрывно кричалаКатерина Ивановна. — Никогда дочь благородных родителей не опустится докражи! Это Соня-то? Подлец, подлец!

Мнения среди гостей разделились. Некоторые, из числа ужехорошо подкрепившихся, были рады развлечению и в открытую скалили зубы.Лебезятников застыл у двери с разинутым ртом.

Очень хорош был Петр Петрович. Он стоял в эффектной позе, сложивруки на груди, и взирал на воровку с благородным, то есть сдержаннымнегодованием.

Если бы кто-то догадался в этот момент обвести взглядом лицаРаскольникова, Разумихина и Свидригайлова, то был бы поражен одинаковымвыражением ненависти, с которой эти трое взирали на обвинителя. Однако никакихдействий (если не считать попытки Родиона Романовича) пока не предпринимали.

— Тише! — вдруг гаркнул Лужин громовым голосом, даеще стукнул ладонью по столу. — Иль послать за квартальным?

По различным причинам визит полиции для многих из гостей былбы нежелателен, что Петр Петрович, человек острого ума, отлично угадал.Сделалось более или менее тихо, лишь давилась кашлем Катерина Ивановна давсхлипывали в своем углу перепуганные дети.

— Мадемуазель, — вновь обратился Лужин кдевушке, — подумайте, еще есть время. Я в присутствии свидетеля выдал вамвоспомоществование в размере десяти рублей. Так?

— Так, — беззвучно произнесли ее губы.

— Как же у вас хватило совести после сего похитить уменя деньги? — Петр Петрович скорбно покачал головой. — Есть липредел глубинам человеческого падения?

Собрав все свои силы, Соня чуть громче, чем прежде, сказала:

— Я не брала-с.

— Не брали-с? Отлично! — Лужин царственным жестомуказал на Катерину Ивановну. — Вот вы, сударыня, только что посмелиобозвать меня бранным словом. Могу ли я попросить вас вывернуть карманы наплатье вашей родственницы?

Но Катерина Ивановна не могла ему ответить, ее согнуло в трипогибели от кашля, и на платке, которым она прикрывала губы, отчетливо проступиликрасные пятна.

— Я сама… Сама! — Соня вскочила, отступила шага надва к стене и один за другим выворотила оба свои кармана. — Вот, смотрите!

И все увидели, как на пол падают сначала сложенный холщовыйплаточек, а за ним скомканная радужная бумажка.

Тут многие вскрикнули.

Петр Петрович нагнулся, взял бумажку двумя пальцами, поднялвсем на вид и развернул. Это точно был сторублевый билет.

— Ах, Софья Семеновна, — горько произнес Лужин,глядя, однако, не на девушку, а на Раскольникова, прямо ему в глаза. —Жалкое, скверное вы существо. Да знаете ли вы, что теперь совершенно в моейвласти поступить с вами, как мне будет угодно? Хоть бы и сослать вас в каторгу,потому что желтобилетным воровкам место именно в каторге, а не среди приличныхлюдей-с…

Соня, кажется, его не слышала. Остановившимся от ужасавзглядом она смотрела на выпавшую из ее кармана купюру.

— А-а, вот оно что! — закричал вдруг РодионРоманович, порывисто поднимаясь. — Софья Семеновна здесь средство, неболее! Подлец, как есть подлец! До меня добираешься? Психолог! Чтоб я передтобой унизился, чтоб за нее просил, да? А ты надо мной раз и навсегда верхвзял?

Он кричал и еще что-то столь же мало внятное большинствуокружающих, но Петр Петрович, услышав на свой счет «подлеца», с презрительнойулыбкой отвернулся.

— Так что, квартального? — сурово спросил онСоню. — Это можно-с. — И внезапно сменил тон, заговорилпроникновенно, почти со слезным дрожанием. — Эх, Софья Семеновна. Что ж выне захотели сознаться? Позора убоялись? Дело понятное-с, очень понятное-с. Атеперь худо. Да не стойте вы! На колени, на колени падите, повинитесь! Бытьможет, я вас и прощу, сердце-то у меня не камень. Единственно лишь раскаяниеискреннее увидеть хочу. Пойдете ведь по этапу, и что же ваши несчастныеродственники без вас? С голоду помрут?

От этого вопроса Мармеладова вся затрепетала, закрыла лицоруками.

Тут у Разумихина терпение кончилось. Он с грохотом,опрокинув стул, встал и кинул Петру Петровичу уже третьего за последние пятьминут «подлеца»

— А ведь это ты, подлец, ей в карман бумажку всунул!Как-нибудь исхитрился! Я не могу доказать, но я сердцем чувствую.

— Чувства ваши никому неинтересны, — пожал плечомЛужин. — А фактец вот-с. — Он потряс кредитным билетом. — Исвидетелей полна комната. Так что, Софья Семеновна, скажете?

А посмотрел при том опять-таки не на нее, а наРаскольникова, и уж с почти нескрываемым торжеством.

Соня, не отнимая от лица рук, вдруг повалилась ПетруПетровичу в ноги:

— Простите, — прорыдала она. — Ради нихпростите!

— Вот вам и еще одно доказательство, чувствительныйгосподин. Сама созналась! — Лужин кинул взгляд сверху на Сонинзатылок. — Простить бы, конечно, можно, так и христианский долгрекомендует, но… Есть еще и долг гражданский, повелевающий заботиться, так сказать,о чистоте общественных рядов. Или, скажем, ежели бы я в самом деле был подлец,как меня тут аттестовали… Так что, Родион Романович, подлец я или нет? —обратился он уже напрямую, не скрываясь, к Раскольникову. — Нынче вы какменя расцениваете-с? Давеча вы были говорливы. А теперь ничего сказать нежелаете?

Родион Романович молчал. Грудь его вздымалась, глаза металиискры, он сделал порывистое движение, как бы намереваясь выбежать вон, нопосмотрел на коленопреклоненную Соню и не смог тронуться с места.

Возникла пауза. Множество взглядов было устремлено настудента, все как-то почувствовали, что именно от него зависит исход дела.Мучительная гримаса исказила лицо Раскольникова, он вдруг стал белее мела,повернулся к Петру Петровичу и зажмурил глаза.