Лют - Дженнифер Торн

соглашаясь со мной, потом отклеивается от прилавка, подходит к двери и высовывается в зал.

– Все хорошо, миссис Уикетт?

– Я готова уйти, – едва слышно произносит старушка.

У меня сжимается сердце. Вероятно, миссис Уикетт имеет в виду, что намерена расплатиться за чай, но в последнее время она все чаще поминает смерть, говорит, что молит Господа поскорей ее забрать. С недавних пор на Люте крайне болезненная атмосфера.

Джо склоняется к миссис Уикетт и что-то шепчет ей на ухо, затем помогает подняться и выйти на улицу. Пожилая женщина идет домой. Проходя мимо витрины, дрожащими пальцами поправляет воротник; в белесых глазах – неотступная скорбь. Вот чувство, с которым она каждое утро просыпается и каждый вечер ложится в постель. Как это, наверное, тяжело.

– Так вот! – Джо шумно возвращается в лавку. – К концу Дня ты все поймешь.

– К концу дня… – Я пристально смотрю на Джо. – То есть мне не стоит волноваться?

– Это не я решаю, – отшучивается она, хотя в ее взгляде сквозит печаль. Выражение лица Джо отчего-то заставляет меня усомниться в правдивости ее слов. Она вздыхает. – Только не злись на Хью. В конце концов, он на самом деле пытался тебя увезти, дурачок.

По идее, я должна оскорбиться тем, что ктото назвал моего мужа дурачком, но я знаю, что в устах Джо это звучит ласкательно. Детей у нее нет, поэтому она проявляет материнскую заботу по отношению ко всем жителям острова, даже к тем, кто намного старше, и даже ко мне – теперь, когда оборвалась последняя ниточка, связывающая меня с моей американской семьей.

Моя любящая бабушка, которая в детстве вставала на мою защиту, тайком дарила мне подарки, книги, комплименты и шутки, которая приняла меня взрослую и предоставила мне убежище, тихую гавань. Вместе с которой я оказалась на том самом трансатлантическом лайнере, где встретила Хью. До сих пор с трудом верится, что последний образ, запечатлевшийся в моей памяти, таков: нас с ней разделяет стеклянная перегородка в международном аэропорту имени Джона Кеннеди, я смотрю, как бабуля уходит одна, растерянная, с разбитым сердцем, но все-таки машет мне на прощанье. Теплая рука Хью обвивает мои плечи, направляет меня к международному терминалу.

Дверь в лавку со скрипом открывается. Колокольчик на секунду прилипает к отсыревшей стене, потом вновь обретает свободу и звенит. При виде Мэтью Клера меня охватывает то же чувство, которое я всегда испытываю в его присутствии: жгучий стыд. Он тоже «рад» встрече со мной:

– А… Я, наверное, попозже загляну. Джо смеется.

– Что с тобой? Можно подумать, ты нас тут голышом застал.

Он бледнеет как мел, и даже я прячу улыбку.

– Я хотел спросить у вас насчет радио, – выпаливает он.

Для меня его слова – загадка, однако Джо выпрямляется, очевидно, поняв, о чем он. Я застегиваю молнию на кофте, похлопываю ладонью по карману с сигаретой и печеньем и бочком пробираюсь к двери, выдав вежливый предлог:

– Я пойду, а то дети скоро раскапризничаются. Удачной оздоровительной прогулки. – Джо подмигивает мне.

– Спасибо, – я киваю, потом смущенно бормочу, глядя на Мэтью: – До свиданья.

Он не оборачивается в мою сторону. Собственный голос кажется мне тоненьким, и в нем слышится такая отчаянная жажда поддержки, что, выйдя на мощеную улочку, я еле удерживаюсь, чтобы не пуститься бегом.

День сегодня туманный, в воздухе висит густая сырая хмарь; ничуть не похоже на волшебную погоду, которую только что расхваливала Джо. Я миную вереницу стандартных домиков с террасами на окраине деревни, и вот уже вымощенная камнем дорога сменяется грунтовкой, ведущей на север, в рощу.

Мистер и миссис Тавиш возвращаются с прогулки со своим йоркширским терьером Пикси, таким же дряхлым, как они, и чопорно кивают в ответ на мой взмах рукой.

– А почему вы без Макса? – интересуется мистер Тавиш. Он слышит лучше жены. Иногда супруги ужинают в пабе и так громко разговаривают, что перекрикивают весь зал.

– Он дома! – отвечаю я. – Позже его выгуляю!

Еще раз машу рукой и продолжаю путь, гадая, что они подумают, глядя, как я удаляюсь от дома, выгуливаю себя. Потом чертыхаюсь. Если бы я плевала на чужое мнение, люди уважали бы меня больше, знаю. Однако мне и не нужно их уважение. Я ведь его не заслужила. Мне хочется нравиться им, а это выглядит куда более жалко.

Когда-то за бокалом вина я проговорилась Джо, что знаю о неприязни Мэтью ко мне. Она называла его Мэтти, со смехом описывая, в какого отшельника он превратился на этом своем маяке, и я возьми и брякни: «Он меня ненавидит». Джо смутилась, но не стала меня разуверять, и я поняла, что вслух обсуждать подобное не принято и что это было по-детски. Больше я ничего такого не говорила.

Муж тоже определенно не помогает повысить мою самооценку: Хью только и рассказывает, что думают о нем окружающие, как его постоянно сравнивают с отцом и дедом, и так до бесконечности. Я внимательно слушаю, сочувствую, впитываю каплю за каплей. Я вообще-то тоже ношу фамилию Тредуэй.

На портретах, заполонивших стены Олдерхауса, можно видеть и леди Тредуэй разных поколений – одна в корсаже эпохи Тюдоров, другая в кружевах и оборках, третья – мой любимый портрет маслом на лестничной площадке второго этажа – в элегантном твидовом костюме военной поры. Упоминания о предках Тредуэев вплетены в каждую историю, каждую байку, с этим именем связана каждая точка на острове. Вот скамейка, которую отец Хью поставил, дабы старики могли присесть и отдохнуть во время прогулок. Вот причал, выстроенный из камня, который лорд Тредуэй добывал на отмелях в девятнадцатом столетии вместе с простыми работягами. Я даже слыхала легенду о том, как в тридцатых годах двадцатого века тогдашняя леди Тредуэй прогнала с пляжа здоровенного тюленя, чтобы тот не разорял гнезда тупиков.

У островитян большие ожидания касательно меня и Хью, но я все еще не понимаю какие. Всё здесь словно завязано на этом Дне «Д», что бы он собой ни представлял. Может, я просто воображаю лишнее, накручиваю себя на ровном месте, а может, и нет.

Теперь я бреду, не глядя по сторонам, и к тому времени, как приближаюсь к роще, нервы мои на пределе. Пикапа Джона Эшфорда поблизости нет. На этой неделе остров почти опустел, и мне не нужно прятаться. Но я крадусь меж дубов, слушаю их приветственные летние шепотки и наконец добираюсь до заветного места, достаточно удаленного от тропинки, чтобы не бросаться в глаза. Затаив дыхание, торопливо оглядываюсь, напрягаю слух, после чего достаю из тайника в дупле низко