Дядюшка-флейтист - Клавдия Владимировна Лукашевич

— Сегодня понедельник, а в среду мы ее и отправим, — решила Марья Ивановна.

Наташа отошла в сторону и села на стул. Ей хотелось бы, чтобы в кухне был дядя Коля: она бросилась бы к нему и все рассказала бы, поделилась новостью. Он понял бы ее, сказал бы «Наташечка!» и еще что-нибудь ласковое. А теперь и не узнает он ничего в своем монастыре, и не увидятся они больше…

Наташа опечалилась.

— Наталья, иди пить чай. Садись тут, у стола, — смилостивилась тетка.

— Попей дома напоследок чайку хорошенького. В приюте уж, небось, так баловать не станут, — весело говорил Петр Васильевич и хлопал Наташу по спине. Она видела, что ее родные были очень довольны предстоящим расставанием.

Накануне отъезда Наташи в приют Петр Васильевич, вернувшись со службы, с улыбкой отдал девочке небольшой сверток.

— Это тебе посылка, — сказал он.

— Что за посылка такая? — ревниво спросила Марья Ивановна, взяв сверток из рук Наташи.

— Это ей Коля прислал. Он что-то там набрал.

Марья Ивановна презрительно усмехнулась и, не развертывая, отдала посылку племяннице.

— Какие нежности! Откуда он все это взял? Еще стащил, пожалуй!..

— Мой брат никогда не был вором, — запальчиво возразил Петр Васильевич. — Очень нехорошо, Машенька, что ты так сказала. Наша семья честная.

Наташа слушала, прижав к себе сверток и затаив дыхание.

— Наташа, Коля велел сказать, что придет к тебе в приют и принесет гостинцев, — сказал Петр Васильевич.

— Он скоро придет? — торопливо спросила девочка. Она оживилась, ее большие глаза заблестели радостью.

— Вот уж это совершенно лишнее! Впрочем, туда такого оборванца и не пустят, — фыркнула тетка.

— Коля теперь в монастыре живет. Работает. Слава Богу, не пьет, им все довольны, — внушительно возразил ей муж.

— Чудеса! Надолго ли? — сказала Марья Ивановна, пожав плечами.

Липа хихикнула.

— Чему ты смеешься? — строго спросил ее отец.

— Ах, папа, право, и смешно, и досадно… Очень не идут эти чувствительные сцены к дядюшке-флейтисту. Представляется он, больше ничего.

— Тебе смешно то, чего ты не можешь понять. Подвига ты не можешь понять! Подвига! — с горечью произнес Петр Васильевич, уходя в свою комнату. «Эх, судьба, забила ты нас!» — послышался оттуда его обычный тяжелый вздох.

Наташа развернула сверток и замерла от восхищения. Ведь никто никогда не думал о ней, не вспоминал, не баловал. А ребенок так нуждается в ласке и внимании…

— Тетенька, Липочка, смотрите, смотрите, что у меня! Какие вещи! Это все мое! — девочка не смогла удержать своего восторга. Она перебирала коробочки, очевидно, специально сделанные для нее заботливыми руками, бумагу, перья, карандаш, игольник, пакетик леденцов, маленькую фарфоровую куколку и десятикопеечную монету.

— Убери ты всю эту дребедень! Ну зачем ты повезешь в приют такой хлам? Твой дядюшка-монах ничего не смыслит, — заворчала тетка.

Лицо Наташи опечалилось, она поспешно юркнула за диван и стала складывать свои драгоценности, со страхом посматривая на тетку.

— Липочка, хотите леденцов? — заискивающим голосом спросила девочка.

— Что с тобой? Твой почтенный дядюшка-флейтист в грязных руках держал, а я, воображаешь, стану есть?

— Так ведь леденчики в пакетике…

— Отстань, Наталья, — ответила Липа и подошла к зеркалу.

* * *

В среду утром Наташу повели в приют. Без ласкового напутствия ушла девочка из дома; в руках она держала только присланный дядей сверточек. Выходя из квартиры, Наташа невольно бросила прощальный взгляд на кухню, где она провела лучшие часы за свою маленькую жизнь, узнала добрые чувства и сердечную ласку.

Не заметила Наташа, что из-под ворот соседнего дома ее с любовью провожали затуманившиеся слезами глаза. Николай Васильевич поджидал девочку, надеясь кивнуть ей головой, если она его заметит. Он мысленно благословлял ее на новую жизнь и мечтал в будущем хоть чем-нибудь порадовать дорогое ему маленькое существо, как теплый солнечный луч озарившее его темную, безотрадную жизнь.

Исполнятся ли его обеты и желания — покажет время…

Сиротская доля

Флейта заиграла

В просторной, светлой столовой обедало более шестидесяти девочек. Одетые в одинаковые серые платья с белыми передниками и пелеринами, они тихо и чинно сидели за двумя длинными столами, лишь время от времени некоторые резвые шалуньи перешептывались, толкали друг друга и потихоньку хихикали. Девочки были разных возрастов: совсем маленькие крошки с наивными детскими личиками, девочки-подростки и уже почти взрослые девушки.

Тут же, по краям столов, сидели две воспитательницы в темных платьях. Одна — молодая, с добрыми близорукими глазами, которые она постоянно щурила. Другая — худощавая, седая старушка с холодным взглядом светлых, как бы стальных, глаз; она держалась прямо и строго посматривала на девочек.

Было начало осени. В открытые окна столовой врывались теплые, ласкающие лучи солнца и доносились уличные звуки: чирикали воробьи, кричали разносчики, громыхали проезжающие экипажи, телеги, слышались разговоры прохожих.

— Петрова, не мечтай, пожалуйста! Что ты все оборачиваешься?! Ешь скорее! — громко и раздельно, отчеканивая каждое слово, произнесла пожилая воспитательница.

Та, к которой относились эти слова, — маленькая, худенькая девочка, с коротко остриженными, торчащими ежиком волосами, с большими выразительными, точно удивленными, глазами, вспыхнула и привстала на окрик.

— Садись и ешь как другие… О чем ты всегда мечтаешь?! Глаза подняла в небо, рот открыла… Этак у тебя ворона кусок изо рта унесет, — пошутила старушка.

Воспитанницы звонко и весело засмеялись, очень довольные возможностью развлечься. Правда, учительница живо их успокоила.

Петрова застенчиво улыбнулась, села на свое место и усердно принялась за еду.

— О чем ты вечно думаешь, Наташа? — шепотом спросила ее соседка, маленькая, полная, курносая девочка с черными глазами и с ямочками на пухлых щеках.

— Ни о чем… так… просто… Я даже совсем не думала… — ответила Наташа.

— Смешная ты! Ни о чем не думать нельзя. Зоя Петровна говорила, что каждый человек всегда о чем-нибудь думает… Значит, ты — не как все люди?

— Я смотрела в окно… Там птички чирикают, видно кусочек неба, такое синее-синее… Там хорошо, светло… Право, я ни о чем не думала. Не знаю, что и сказать…

— Ты Незнайка, Петрова. Не хитри… Я знаю, знаю, о чем ты всегда думаешь, — шепотом поддразнила подругу черноглазая девочка, улыбаясь и строя уморительные гримасы при каждом слове.

Наташа удивленно и вопросительно посмотрела на нее и снова покраснела.

В это время на улице за окном раздались грустные, заунывные звуки флейты.

Как и что затем произошло, никто потом не мог как следует вспомнить…

Вдруг раздался крик и поднялся невообразимый переполох.

— Ай-ай-ай! Флейта! Флейта! Дядя! Флейта! — послышался громкий возглас.