Блез Паскаль. Творческая биография. Паскаль и русская культура - Борис Николаевич Тарасов

Другое дело – внутреннее и более необходимое человеку знание. Проникая в самые сокровенные, никем до него не исследованные глубины души человеческой, Паскаль находит в них как бы развалины царственного величия – соединение нищеты и величия, животного и духовного, всеобъемлющей мысли и подчиненности любой “прихоти” природы. В качестве выразительного примера “антиномического”, “противоположно-согласного” осмысления человека как “мыслящего тростника” Мережковский приводит следующее высказывание Паскаля: “О, какая химера человек, какое чудовище, какой хаос, какое противоречие, какое чудо! Мудрый судия всего, бессмысленный червь; хранитель истины, помойная яма лжи; слава и отребье вселенной (…) Смирись же, гордый разум; молчи бессмысленная природа; познайте, что человек бесконечно превосходит человека… Слушайте Бога!”

Главным методологическим достижением Паскаля Мережковский считает перенос религиозного познания из “разума” в “сердце” (“волю”). Вслед за Л.И. Шестовым он утверждает, что в этом новом методе Богопознания Паскаль противостоит не только всей западной философии от Аристотеля до Декарта, Спинозы и Канта, но и всей католической Церкви от Фомы Аквинского до Ватиканского собора 1870 года, осудившего тех, кто отрицал, что “при свете естественного человеческого разума бытие Божие достоверно познаваемо”. Именно с помощью этого метода Паскаль “подходит к тому сокровеннейшему и для внешнего знания непостижимейшему, что соединяет Антропологию, Человековедения с Апологией, Защитой христианства, – к религиозному опыту первородного греха”, который освящает самый темный и таинственный корень человеческих судеб, неразрешимое для рассудка противоречие между бесконечной устремленностью человека к счастью и невозможностью его достижения.

Как и Л.И. Шестов, Мережковский (в “Иисусовой Тайне”) особо выделяет восприятие Паскалем Гефсиманской ночи (“в смертном борении будет Иисус до конца мира: в это время не должно спать”), связывая его с “заколдованным сном” всего человечества: «Все начинается и кончается в “Мыслях” тем “сверхъестественным сном” человечества, которым спят ученики Иисуса в Гефсиманскую ночь. Главная цель Паскаля – разбудить, расколдовать людей от этого “заколдованного сна” (…) В нашей хитрости, подлости, трусости, а главное, в Гефсиманском “сне от печали” все мы хотели бы, как иезуиты, сделать узкие врата спасения широкими и тернистый путь – “бархатным”. Но это сделать нельзя.

Напрасно я бегу к Сионским высотам, —

Грех алчный гонится за мною по пятам;

Так, ревом яростным пустыню оглашая,

Взметая лапой пыль, и гриву потрясая,

И ноздри пыльные уткнув в песок зыбучий,

Голодный лев следит оленя бег пахучий.

Будет ли олень бояться колющих его и рвущих терний, спасаясь от льва? Будет ли бояться человек мимолетных страданий, спасаясь от вечной погибели?»

Паскаль выступает у Мережковского и как мыслитель, колеблющий далеко идущую расслабленность и снисходительность в поведении “полухристиан”, и как своеобразный реформатор, один из предвестников Третьего Завета. В 1936–1938 годах у него сложился замысел трилогии “Реформаторы: Лютер, Кальвин, Паскаль”, которая в 1941–1942 годах печаталась частями на французском языке, а отдельным изданием на русском была опубликована лишь в 1990 году в Брюсселе. Автор книги, пишет ее издатель и исследователь творчества Мережковского Т. Пахмусс, «был уверен, что целью Паскаля было предсказание Второго Пришествия, когда Христос создаст “новый порядок”, основанный на Нагорной проповеди, и когда закон уступит место свободе во Христе; что “Тайна Христа” Паскаля означала внутреннее переживание Паскалем Второго Пришествия, Его вечного присутствия в мире. По мнению, Мережковского, религиозный опыт Паскаля достигает своего апогея в его учении о двух Божественных принципах – Отца и Сына, которые составят одно в третьем принципе – Святого Духа. “Огненная ночь” Паскаля – или его “Тайна Христа” – была в глазах Мережковского ничем иным, как “Тайной Трех”, плоти, духа и любви…».

Выделяя в “Мыслях” согласование противоположностей в качестве религиозного метода Паскаля, Мережковский подчеркивает в них раскрытие трех порядков (Тела, Духа, Любви) и стремится приспособить их к собственной схеме, к противоборству и синтезу Двух Начал в Третьем, к “божественной тайне Трех”: «Весь религиозный опыт его достигает высшей точки в этом учении о двух Божественных Началах – Отце и Сыне, – соединяющихся в Третьем Начале – в Духе. Если так, то огненное сердце “Мыслей” – “Иисусова Тайна” – есть не что иное, как тайна трех (…) Сам того не зная, Паскаль в этом учении о “трех Порядках” продолжает через пять веков дело, начатое Иоахимом Флорским, – учение о “трех состояниях мира” – “трех Царствах” – Отца, Сына и Духа».

Вместе с тем, отчасти противореча собственной логике, Мережковский “оставляет” Паскаля в рамках “исторического христианства”, и находит у него своеобразные “страхи” в порядке Тела: “Кажется иногда, что одержимый “страхом земли” он не знает и земных путей человечества – того, как движется оно во времени, в истории, от Первого Пришествия ко Второму, и что нет у него эсхатологии, потому что нет истории. Верит ли он в “Третий Порядок Любви” – Царство Божие – не только на небе, но и на земле? Если и верит, то вера эта не доходит до его сознания. Страх Земли у Паскаля – в порядке космическом, а в человеческом – страх Плоти (…) Страх Земли, страх Плоти – может быть, главная причина того, что Паскаль не соединяет двух вопросов, которые больше всего мучают его и для которых он больше всего сделал, – вопроса о Трех Порядках и вопроса о Церкви; главная причина того, что он умом ясно не понимает, а только сердцем смутно чувствует, что ответ на эти два вопроса найден будет лишь тогда, когда они соединятся, потому что Единая Вселенная Церковь может осуществиться только в “Третьем Порядке Любви” – в “Третьем Царстве Духа”.

Неохристианской концепции Мережковского с ее установкой на экстатическое соединение тела с духом оказываются чуждыми первохристианские традиции новозаветного сознания, в русле которого “страхи” Паскаля оказываются борьбой со страстями, молитвенным трезвением, аскетическим “превосхождением естества”, его очищением и совершенствованием в опыте обращения, смирения и покаяния, непосредственного Богообщения и устремленности к экзистенциальному единению со Христом. В утопической конструкции русского писателя, отождествляющего Вселенскую Церковь с Царством Божиим на земле, нет места и тому пониманию “вопроса о Церкви”, которое сближает Паскаля с

А.С. Хомяковым. Последний писал: “Церковь называется единою, святою, соборною (католическою и вселенскою), апостольскою’, потому что она едина и свята (…) что в Писании и учении апостольском содержится вся полнота ее веры, ее упований и ее любви”. С точки зрения Паскаля и А.С. Хомякова, Вселенская Церковь любви, свободы и истины уже основана Иисусом Христом и в отношении к человеку делится на видимую и невидимую, а в исторической действительности претерпевает расколы, отпадения и падения, нарушения единства и святости.