Хроника взятия Сеуты - Гомиш Ианниш де Зурара

ним, теряя присутствие духа (esmorecendo), дивясь искажению его облика (desvairo de sua comtenenca), и приходят к нам терзания жалости, хотя бы при жизни его мы и питали к нему ненависть.

Что же вы, прочие, там ходившие, — говорит автор, — почему не пресыщались тем, чтобы зреть подобие тех, что силою ваших ударов теряли жизнь[, не добивая их]? Каковые [раненые], простертые на земле, не могли быть узнаны прямым образом, и столь были измучены ранами, что [подолгу] не было никакого выхода душам их для того, чтобы покинуть плоть, и столь поспешно [затем] покидал их дух, что оставлял лица их столь обезображенными, что воистину казались они подобием ангелов преисподней, чье дикое и жестокое общество в скором времени надлежало им изведать.

Не думайте, что всем одинаково смерть придавала один и тот же вид позы (jeito da jazeda); ибо одни пребывали с распростертыми телами, и стиснутыми руками, и сжатыми зубами, другие лежали харями (focinhos) в землю, плавая (emburilhados) в собственной своей крови; иные — с телами повисшими (embuizados), зажав в кулаках одежду, что была на них, иные лежали до того изрубленными (espedacados), что нельзя было напрямую судить, каково было вначале их [положение при] падении; были там такие, для кого первые удары не были столь яростны, как попрание живыми, когда случалось, что поверх них топтались ногами.

Немногому служили там лживые обещания постыдных наслаждений (torpes deleitacoes), коими развратный тот пророк (velhaco profeta) склонил простой тот народ; ибо князья преисподней послали туда великие сонмища незримых своих отрядов (azes de suas companhas invisiveis), что с весьма великою поспешностью вырывали души тех несчастных и уносили их с великою радостью в тот вечный плен, где вместо ожидаемого сладострастия являли им лики печальные и ужасные, кои на веки вечные обречены они созерцать беспрерывно, и равно все прочие сладости, оплаченные скорбною ценой.

И поскольку луна была новая, в первых градусах Овна (Arias), яркость ее продолжалась до первых часов ночи; и с сим было необходимо, чтобы люди ходили из одних домов в другие навещать своих друзей и изыскивать потребное себе [продовольствие], и сильно раздражались видом тех мертвецов, в особенности потому что многие из тех лежали столь обезображенные [тлением], что в середине дня [полуденную жару] доставляли отвращение (aborrimento); сверх же всего случалось еще, что некоторые из тех не были полностью мертвы и имели свои члены отрубленными, и после того, как боль несколько оставляла их, они пытались подняться, с лицами, покрытыми кровью и пылью, чем намного более умножали свое безобразие.

И посему, при всех трудах, не забылась Инфанту Дону Энрики забота о том деле, и он послал к своему отцу одного эшкудейру спросить, как надлежало поступить с теми маврами; за каковую вещь Король много его благодарил (gradeceu) и сказал, что, раз уж он возымел о том такую память, то наказывал ему позаботиться направить тех людей, дабы они отнесли их [трупы] в море. Насчет каковой вещи возник спор (referta), поскольку они говорили, что ту заботу должны были принять на себя моряки, другие же говорили, что нет; однако кому бы [та забота] ни пристала, город был очищен тем образом, каким приказал Король.

И таким образом числу как погибших, так и пленных мы не кладем точных пределов, вследствие того, о чем сказано; однако о христианах мы знаем доподлинно, что в тот день погибло их восемь, [как] надлежит знать: пятеро у ворот, выломанных Вашку Фернандишем, и двое в пределах города, считая здесь Вашку Фернандиша ди Атаиди и еще одного алфериша [знаменосца] Дона Энрики.

ГЛАВА XCIII

О том, как мавры на другой день взирали на стены Сеуты, и о суждениях, что высказывали они ей в похвалу

Когда ночь близилась к концу своего сумрака и солнце начало разить восточный горизонт (ferir no oriental orizam), мавры, что вышли из города, взяли своих жен и детей и отвели их на вершину кряжа, где оставили в обществе тех, кто по причине своей старости не мог в полной мере повелевать своими членами. Все прочие, крепкие и сильные для того, чтобы биться, отправились в направлении города с намерением вернуться к схватке с христианами, дабы вышвырнуть их за пределы стен, думая, что там найдут с ними лучшее место [для боя] (melhor direito).

Однако прочие, что оставались на кряже, сидя поверх скал, не могли отвести очей своих от башен города, и начинали раздумывать там над тем, как совсем недолгое время тому назад пребывали они в своих домах, и в таком покое, в достатке обладая великим богатствами, и как теперь зрели себя населенцами (povoradores) пустынных гор, ведя жизнь немногим менее, чем звериную, и начинали затем взирать на расположение города, и красу его мечетей, и далее, на порядок его домов, со всеми прочими вещами и добротами (bondades) его земли. И может статься, не было там никого, кто не вглядывался бы с подобною тоскою (que nunca com tamanha femenca esguardara) туда, где зрели они его [города] стены, полные чужаков, и с сими помыслами приходил к таковым и иным им подобным великий плач, и они винили то своих святых, то Сала бен Сала, говоря, что он был ленив и труслив в своей обороне, в другой раз винили своих начальников (oficiais) и тех, кто первыми открыл их ворота, дабы пойти сразиться, то винили злой свой жребий; пока, наконец, не находили более никого, на кого можно было бы еще возложить вину, и тогда заводили восхваления из слов весьма печальных, славя доброты своего города.

— О град Сеута, цвет всех прочих [городов] в земле Африканской! — говорили они. — Где найдут жители твои землю, на коей возведут другой подобный, и как могут они допустить, чтобы воля их не истощилась подобною потерей? Где отыщут отсюда и далее [другой подобный город] чужеземные мавры, что приходят из Эфиопии, и Александрии, и земли Сирийской, и Барбарии [Берберии], и земли Ассирийской, каковая есть царство Турок, и те, что с востока, живущие за рекою Евфрат и Индиями, и из многих иных земель, что лежат за пределами оси, находящейся пред нашими очами, — все сии приходили к тебе, нагруженные столькими и столь богатыми товарами. Где найдут они другое такое место, где смогут бросить свои якоря, и где еще мы, прочие, горемычные, сможем поселиться, чтобы к нам прибывало [тем же образом] столько и столь благородных вещей? Поистине