Инструментарий человечества - Кордвейнер Смит

Рубин дрогнул, турмалин не справился, алмаз ошибся. Эта женщина была обречена с самого рождения.

II

Намного позже, когда люди сложили песни о странной истории девушки-собаки С’джоан, менестрели и певцы попытались представить, что чувствовала Элейн, и сочинили для нее «Песнь Элейн». Она далека от оригинала, однако демонстрирует отношение Элейн к собственной жизни до того, как ее поступки положили начало истории С’джоан:

Песня приукрашивает реальность. Женщины не испытывали к Элейн ненависти – они на нее не смотрели. Мужчины не испытывали страха – они тоже ее не замечали. На Фомальгауте III нет такого места, где Элейн могла бы встретить человеческих детей: инкубаторы располагались глубоко под землей, подальше от случайной радиации и капризной погоды. Согласно песне Элейн с самого начала считала себя недочеловеком, родившимся собакой. В действительности это произошло в самом конце, когда история С’джоан уже передавалась от звезды к звезде, обрастая новыми поворотами, свойственными фольклору и легенде. Элейн не теряла рассудка.

(«Сумасшествие» – редкое заболевание, заключающееся в том, что человеческий разум неадекватно воспринимает окружающий мир. Элейн подошла близко к этому состоянию до встречи с С’джоан. Она была не единственной сумасшедшей, но ее случай был редким и подлинным. Ее жизнь, лишенная возможности развиваться, обратилась внутрь себя, и ее сознание ринулось штопором вглубь, к единственной ведомой ему безопасной гавани – психозу. Сумасшествие всегда лучше, чем Х, а Х у каждого пациента свой, личный, тайный и невероятно важный. Элейн сошла с ума в нормальном смысле; заданная и предначертанная ей карьера была ошибочной. «Терапевты-любители, женского пола» были запрограммированы на решительную, автономную, независимую и стремительную работу. Такие условия труда существовали на новых планетах. Эти женщины не были запрограммированы, чтобы консультировать других людей; в большинстве мест консультировать было некого. Элейн выполнила то, что ей предписали на Ан-фанге, все инструкции, вплоть до химического состава своей спинномозговой жидкости. Она была неправильной – и даже не догадывалась об этом. Безумие было намного приятней осознания того, что она не является самой собой, не должна была родиться и обязана своим существованием ошибке дрогнувшего рубина и беззаботного молодого человека с гитарой.)

Она нашла С’джоан – и миры покачнулись.

Они встретились в месте, которое прозвали «краем света», где в подземный город падали лучи солнца. Это само по себе было необычным; однако Фомальгаут являлся необычной и неуютной планетой, где погодные неистовства и людские прихоти доводили архитекторов до яростных замыслов с гротескной реализацией.

Элейн шагала по городу, втайне безумная, высматривая больных людей, которым могла бы помочь. Ее пометили, закодировали, создали, родили, вырастили и обучили для этой работы. Работы не было.

Она была умной женщиной. Ясный ум служит безумию не хуже, чем здравомыслию – а именно, очень неплохо. Ей ни разу не пришло в голову отказаться от своей миссии.

Люди на Фомальгауте III, как и на самой Родной Земле, красивы почти одинаковой красотой; лишь в далеких, малодоступных мирах человеческий род в попытках выжить становится безобразным, истощается или мутирует. Элейн не слишком отличалась от других умных, красивых людей на улицах. Она была высокой и черноволосой, с длинными руками и ногами и коротким туловищем. Она зачесывала волосы назад, открывая высокий, узкий, прямоугольный лоб. Ее глаза были странного темно-синего цвета. Рот мог показаться красивым, но никогда не улыбался, и потому оценить его красоту не представлялось возможным. У нее была прямая, горделивая осанка – как и у всех прочих. Губы привлекали внимание своей пассивностью, а взгляд метался туда-сюда, туда-сюда, подобно древнему радару, высматривая больных, нуждающихся и увечных, которым она жаждала служить.

Как могла она быть несчастной? На счастье у нее не было времени. Она думала, что счастье заканчивается вместе с детством. То и дело там и сям, когда фонтан шептал на солнце или листья распускались взрывной фомальгаутской весной, она удивлялась тому, что другие люди – люди, подобно ей, несущие на своих плечах бремя возраста, положения, пола, обучения и профессионального номера – могут испытывать счастье, в то время как у нее одной нет на это времени. Но она всегда отгоняла эту мысль и шагала по улицам и пандусам, пока не заболят ступни, высматривая работу, которой не существовало.

Человеческая плоть – старше истории, упорней культуры – обладала собственной мудростью. Людские тела помечены архаичными уловками выживания, и на Фомальгауте III Элейн сохранила умения предков, о которых даже не задумывалась, – тех самых предков, что в невероятно давние времена покорили саму ужасную Землю. Элейн была безумна – и в глубине души догадывалась об этом.

Быть может, эта мудрость проснулась в ней, когда она шла от Дороги Уотеррока к ярким эспланадам Торговой полосы. Элейн увидела забытую дверь. Роботы убирались рядом с этой дверью, но из-за старого причудливого архитектурного замысла не могли подмести и отполировать поверхность прямо под ней. Тонкая твердая полоска старой пыли и застывшей политуры словно запечатывала дверь. Очевидно, никто давным-давно ее не открывал.

Согласно общественным законам запретные зоны были помечены обычными и телепатическими знаками. Самые опасные места охраняли роботы и недолюди. Но все незапрещенное было дозволенным. И потому, хотя у Элейн и не было права открывать эту дверь, она также не была обязана этого не делать. Она открыла дверь…

Исключительно из прихоти.

Или так она подумала.

Это имело мало общего с мотивом «Ведьмы!», который позже ей приписали в балладе. Она еще не обезумела и не отчаялась, она еще даже не стала благородной.