Инструментарий человечества - Кордвейнер Смит

– Я устарела, – с улыбкой произнесла госпожа Панк Ашаш. – Давным-давно я не была собой. Но я подумала, дорогая, что тебе будет проще беседовать с этим старым телом, а не с окном…

Элейн безмолвно кивнула.

– Ты ведь понимаешь, что это не я? – резко спросило тело.

Элейн покачала головой. Она не понимала; ей казалось, будто она не понимает ничего.

Госпожа Панк Ашаш устремила на нее пристальный взгляд.

– Это не я. Это тело робота. Ты смотрела на него как на живого человека. И я – тоже не я. Иногда это причиняет боль. Ты знала, что машины могут испытывать боль? Я могу. Но… я – это не я.

– Кто вы? – спросила Элейн у красивой старой женщины.

– Прежде чем умереть, я была госпожой Панк Ашаш. Как и говорила. Сейчас я машина – и часть твоей судьбы. С помощью друг друга мы изменим судьбу миров и, быть может, даже вернем человечеству человечность.

Элейн ошеломленно уставилась на нее. Это был необычный робот. Он казался человеком и говорил с такой теплой властностью. И это существо, чем бы оно ни было, это существо, похоже, многое о ней знало. Никому больше не было до нее дела. Матери-кормилицы в Детском доме на Земле сказали: «Очередное дитя-ведьма, и прехорошенькое, с ними проблем не бывает», – и позволили ее жизни идти своим чередом.

Наконец Элейн смогла взглянуть в лицо, которое в действительности не было лицом. Обаяние, веселье, выразительность никуда не делись.

– Что… что мне теперь делать? – запинаясь, выговорила Элейн.

– Ничего, – ответила давно усопшая госпожа Панк Ашаш. – Просто встречай свою судьбу.

– Вы имеете в виду моего любовника?

– Какое нетерпение! – очень по-человечески рассмеялась запись мертвой женщины. – Какая поспешность. Сперва любовник, потом судьба. В юности я была такой же.

– Но что мне делать? – вновь спросила Элейн.

Ночь окончательно вступила в свои права. Уличные фонари озаряли пустые, грязные улицы. В нескольких дверных проемах – на расстоянии не ближе квартала – виднелись прямоугольники света или тени: света, если они были далеко от фонарей и ярко сияли собственными огнями; тени, если они находились совсем рядом с фонарями, и те приглушали их сияние.

– Иди в эту дверь, – сказала добрая старая женщина.

И показала на ничем не примечательный участок белой стены, где не было никакой двери.

– Но здесь нет двери, – возразила Элейн.

– Если бы здесь была дверь, – сказала госпожа Панк Ашаш, – ты бы не нуждалась во мне, чтобы предложить тебе войти в нее. А ты во мне нуждаешься.

– Почему? – спросила Элейн.

– Потому что я ждала тебя сотни лет, вот почему.

– Это не ответ! – огрызнулась Элейн.

– Ответ, – улыбнулась женщина, и ее добродушие совсем не походило на спокойствие робота. Это были мягкость и сдержанность зрелого человека. Она посмотрела Элейн в глаза и произнесла выразительно и тихо: – Я знаю, потому что знаю. Не потому, что я мертва – это больше не имеет значения, – но потому, что я очень старая машина. Ты войдешь в Желто-коричневый коридор, и будешь думать о своем любовнике, и выполнишь свою работу, и люди станут за тобой охотиться. Но все закончится хорошо. Ты понимаешь?

– Нет, – сказала Элейн, – нет, не понимаю. – Но она протянула руку к милой старой женщине, и госпожа взяла ее ладонь. Прикосновение было теплым и очень человеческим.

– Тебе не нужно это понимать. Просто делай. Ты это сделаешь, я знаю. А потому приступай.

Элейн попыталась улыбнуться, но она тревожилась, осознанно волновалась сильнее, чем когда-либо в жизни. Наконец с ней, с ее личным «я» происходило что-то настоящее.

– Как мне войти в дверь?

– Я ее открою, – улыбнулась госпожа, выпустив руку Элейн. – И ты узнаешь своего любовника, когда он споет тебе поэму.

– Какую поэму? – спросила Элейн, чтобы выиграть немного времени, напуганная дверью, которой даже не существовало.

– Она начинается словами: «Я узнал тебя, и любил тебя, и завоевал тебя в Калме…» Ты ее узнаешь. Входи. Сперва будет хлопотно, однако потом ты встретишь Охотника, и все изменится.

– Вы сами когда-нибудь бывали там?

– Конечно, нет, – ответила милая старая госпожа. – Я машина. Все это место защищено от мыслей. Ни туда, ни оттуда не могут пробиться ни зрение, ни слух, ни мысли, ни слова. Это убежище, оставшееся со времен древних войн, когда малейший след мысли мог погубить все. Вот почему лорд Энглок построил его задолго до моего рождения. Но ты можешь войти. И войдешь. Вот дверь.

Старая госпожа-робот не стала ждать. Одарила Элейн странной, кривой дружелюбной улыбкой, наполовину гордой, наполовину извиняющейся. Крепкими пальцами стиснула левый локоть Элейн. Они сделали несколько шагов к стене.

– Здесь и сейчас, – произнесла госпожа Панк Ашаш и толкнула Элейн к стене.

Элейн содрогнулась – и, не успев опомниться, оказалась на той стороне. Словно рев битвы, на нее обрушились запахи. Воздух был горячим. Свет – тусклым. Это напоминало картину с Планетой боли, затерянной в космосе. Впоследствии поэты пытались описать Элейн у двери в поэме, которая начиналась со строк:

Истина была намного проще.

Обученная, прирожденная ведьма, Элейн сразу все поняла. Все эти люди, по крайней мере, все, кого она видела, были больны. Они нуждались в помощи. Нуждались в Элейн.

Но над ней горько пошутили, потому что никому из них она не могла помочь. Никто из них не был настоящим человеком. Они были животными, тварями в человеческом обличье. Недолюдьми. Грязью.

И все ее тело было пропитано запретом помогать им.

Она не знала, почему мышцы ног заставили ее шагнуть вперед, но это произошло.

Эта сцена запечатлена на многих картинах.

Госпожа Панк Ашаш, ушедшая в прошлое всего несколько мгновений назад, казалась далеким воспоминанием. И самого города Калмы, Нового города, в десяти этажах над головой Элейн, будто никогда не существовало. Это, это было реальностью.

Она смотрела на недолюдей.

И на этот раз, впервые в ее жизни, в ответ они смотрели прямо на нее. Она никогда прежде такого не видела.

Они не испугали ее – лишь удивили. Элейн чувствовала, что испуг придет после. Возможно, скоро, но не сейчас и не здесь.

IV

Существо, напоминавшее женщину средних лет, подошло к ней и рявкнуло: