Сто голосов - Скотт Макконнелл

Подобные ситуации могли лишить меня сна на несколько дней после лекций в Форд Холле. Беседы с ней, вне всякого исключения, всегда становились удивительным и вдохновляющим топливом.

Она действительно знала во всех подробностях историю человеческой мысли?

Не во всех подробностях в некоторых случаях, но в главном всегда. Она говорила, что понятие о правах стало столь выдающимся достижением, что лишь немногие понимают его даже теперь. Она могла сказать это не потому, что знала всю историю возникновения этой концепции, но потому что знала основные моменты в истории философии, и то, как они заставили людей воспринимать права человека в неправильной перспективе.

Хорошим примером ее владения идеями является ее отношение к Фридриху Ницше. В 1960-х и 1970-х годах среди ее очернителей стало модно характеризовать ее как современную ницшеанку. Таким образом они отказывали ей в оригинальности, делали излишним всякое открытое упоминание ее идей и связывали ее с мыслителем, которого принято считать прото-наци и безумцем.

Я много читал Ницше и знал, что за всеми его страстями и драмой, как будто призывающими людей к личному героизму и величию, кроется комплекс более глубоких идей, полностью несовместимых с индивидуализмом и потому определенно неприемлемых для Айн Рэнд.

Я спросил мисс Рэнд, стоит ли мне, по ее мнению, написать о том, что она ни в коей мере не находится под любым серьезным философским влиянием Ницше. Она дала свое одобрение. Я засел за чтение Ницше и груды всякой вспомогательной литературы о нем. И в процессе чтения звонил мисс Рэнд или посещал ее. Она помогала мне разбираться с трудными местами, и я беседовал с ней о Ницше. В молодые годы она читала некоторые из его основных произведений, но, как мне кажется, не весь свод, и, во всяком случае, не читала биографий или современных обсуждений. Поэтому ей было интересно узнавать новые грани его воззрений.

В какой манере или методике она объясняла вам эти вещи?

Внимательно, терпеливо и очень, очень сосредоточенно. И благожелательно — в том плане, что она добивалась, чтобы ты понял, чтобы научился, чтобы справился со своими ошибками. Я постоянно ощущал ее терпение, ее уверенность в том, что в конечном итоге я все пойму, и ее уважение к тому факту, что я слушаю, задаю вопросы, учусь и усваиваю — независимо и в своем собственном темпе. Я никогда не ощущал ее разочарования в себе, и она, безусловно, никогда не осуждала меня — в отличие от тех ложных идей, которых я мог придерживаться. Она никогда не стремилась к тому, чтобы я достиг согласия с ней; ее целью было добиться лучшего понимания мной реальности. В то время я совершенно не осознавал того, как щедро тратит она свое время.

Вы говорили, что лучше познакомились с ней в конце 1970-х годов. Как и почему ваши взаимоотношения изменились в последние несколько лет ее жизни?

Сему помогало, во-первых, течение времени, позволяющее глубже познакомиться с человеком. A потом я сделался ее так называемым телохранителем. За сценой Форд Холл Форума располагалась небольшая комнатка, где она раздавала автографы и из которой выходила к ожидавшей ее публике. Она выходила, ее обступали со всех сторон и аплодировали. Однажды в толпе обнаружился молодой человек, пожелавший непременно облагодетельствовать Айн собственным трактатом по эпистемологии, который он считал решительным опровержением ее теорий. Она не хотела брать эту работу, но молодой человек решительно настаивал на своем, и мы уже начинали волноваться. Тут кто-то предложил: «Айн, возьмите Джона под руку. Он самый рослый и скромный среди всех нас, а дальше пойдем тесной группой, чтобы не пропустить к вам никого слишком настойчивого». Так мы и поступили: идея оказалась вполне здравой. Так что каждый год — сперва на Форд Холл Форуме, а потом на прочих мероприятиях — если ей приходилось идти сквозь толпу, она оглядывалась по сторонам и спрашивала: «А где Джон?» Вот таким образом я сделался ее сопровождающим на публичных выступлениях и после них, в том числе на последнем появлении на сцене в Новом Орлеане в 1981 году.

Наши взаимоотношения с ней также менялись в том плане, что в процессе своего обучения я достиг той точки, которая сделала возможными с моей стороны более интересные и сложные вопросы.

Что еще вы можете сказать о ее манере общения?

Мои личные отношения с ней будто бы соединяли в себе интеллектуальное и серьезное с одной стороны, и легкий и веселый, очень приятный разговор с другой. Чтобы более полно охарактеризовать ее манеру, расскажу вам о другом нашем разговоре, не связанном с высокими материями, но кое-что говорящем о ней.

Однажды мы отдыхали после дискуссии, как она выражалась, на «деловые темы», и разговор сам собой перешел к Человеку, который смеется Виктора Гюго. Я рассказал ей о том, что, когда впервые прочитал эту книгу в начале 1970-х годов, она оставила по себе столь яркое впечатление, что в голове моей буквально сложилась киноэкранизация этого романа. Глаза ее зажглись восторженным интересом, и она сказала: «И у меня тоже. С чего начался ваш фильм?»

Я сказал: «Колышущаяся черная вода, плеск волн, звуки драки, а по экрану бегут титры». Она удивилась: «Но почему черная вода?» Я объяснил ей, и услышав мое объяснение, она обрадовалась, зажглась энергией, почти детским энтузиазмом. Более того, вставила этот кадр в свой умственный фильм.

Беседовали ли вы с ней об искусстве?

Не слишком подробно. Но говорили о различных произведениях искусства и моем восприятии их. Помню, что, кроме Гюго, мы обращались к Бетховену, Рахманинову, различным вариантам нравившегося мне джаза, Сирано де Бержераку Ростана, поэзии Ницше и ужасам современного мира искусства.

Что вы говорили о Бетховене?

Мы говорили о нем, потому что он глубоко трогал меня, а ее оставлял равнодушной; она считала, что он допускал существование недоброжелательной, злой вселенной[257]. Я рассказал ей, что сходил на симфонический концерт, чтобы послушать музыку Бетховена, и был глубоко потрясен ею, после чего мы немного поговорили на эту тему, так как ей было интересно.

Задавала ли она какие-нибудь вопросы, чтобы узнать, что именно вам нравится?

Насколько я помню, в каждом конкретном случае общей нитью являлись возникавшие у меня образы, настроения, отклики, связанные с произведениями искусства.

Обсуждали ли вы с ней текущие дела?

Не помню, чтобы мы подолгу говорили с ней о современных проблемах. Помню только то, что подчас она не верила тому, что мы ей говорили. Хорошим примером могут стать Jesus freaks[258] на тротуарах Америки. Она не могла даже представить себе такой глубины порочности, и поэтому считала, что мы шутим с ней.