Моя жизнь: до изгнания - Михаил Михайлович Шемякин

гэрой Абрыб, а «Абхазская рыба» – таким словом называется наш праезд, – ответствовал мне с сильным грузинским акцентом дядя Гриша. – У нас всюду так пишут: «Аб. пиво», «Аб. ларёк», «Аб. магазин». Просто забыли точку нарисовать”, – закончил своё объяснение грузин, с усмешкой глядя на меня.

Ну что ж, будем теперь жить в “проезде имени абхазской рыбы”. Немножко от названия попахивает, но придётся смириться, с грустью подумал я, навсегда прощаясь с витязем Абрыбом.

С раннего утра Доротея под присмотром матери полоскала свою больную ножку в солёной воде Чёрного моря, а я от нечегоделанья увлёкся дальними заплывами, удаляясь от берега настолько далеко, что некоторые люди не уходили с пляжа, гадая, когда молодой марафонец приплывёт к берегу. И в голове иногда возникала шальная мысль: а что, если когда-нибудь попробовать, как бесстрашный Олег Соханевич, рвануть от родных берегов. Правда, Соханевич добрался до турецкого берега не один, а со своим другом, да и плыли они несколько дней на небольшой надувной лодке. Но поскольку дважды повторять один и тот же трюк не рекомендуется, значит, надо идти вплавь.

Но тогда это были мимолётные мечтания, просто мне безумно нравилось плыть часами под палящими лучами южного солнца, время от времени ныряя, чтобы охладить голову и плечи, и, увидев под водой громадную медузу, увернуться от неё: прикосновение к телу этих склизких холодных существ было отвратительно.

Чувствуя себя в воде, как в родной стихии, не страшась морской глубины и отдалённости от берега, я не мог тогда и предположить, что в один из дней мог бы никогда не вернуться из дальнего заплыва, а отправиться на морское дно кормить черноморских крабов. И спасли меня от неминуемой смерти в море добрые грузины – дядя Гриша со своим сыном.

А началась эта история, которая могла иметь плачевный конец, с сущего пустяка, и виной всему была моя молодость и кабардинская кровь, не привыкшая сносить то, что молчаливо сносили отдыхающие и туристы иных кровей.

Внешне я тоже от них отличался: не шлёпал по пыльным улицам Сухуми в сандалиях или парусиновых тапочках, в трусах и шортах, не напяливал на свою длинноволосую голову панаму или мятую соломенную шляпу. Белоснежная рубашка, хорошо сшитые знакомым портняжкой расклёшенные брюки и длинноносые кожаные туфли, выполненные подпольным сапожником по моему рисунку… У молодых абхазских парней, ещё не расставшихся с модой на широченные кепки, именуемые у русских “аэродромами”, мой вид вызывал завистливые или же восхищённые взгляды, а лёгкое посвистывание, несущееся мне вслед, обозначало не насмешку, а удивление и даже некое одобрение.

По утрам я приносил из “Аб. ларька” молоко для Доротеи и иногда, не удержавшись, баловал себя ледяным мороженым в вафельном стаканчике, которое мгновенно начинало таять, и его нужно было съесть ещё по дороге к дому. Итак, держа в одной руке стеклянную бутыль с молоком, а в другой – тающее мороженое, я поравнялся с сидящим на траве молодым сухощавым абхазским мужчиной в чёрных брюках, заправленных в хромовые сапоги, и белой рубахе, засученные рукава которой обнажали загорелые мускулистые руки, сплошь покрытые татуировками. Стоявшие вокруг парни, с почтением глядя на владельца хромовых сапог, внимательно его слушали.

Увидев странноватого незнакомца, быстро проходящего мимо, татуированный абхазец прервал свой рассказ и с усмешкой уставился на меня. И когда я прошёл пару шагов, неожиданно окликнул: “Парень, вопрос у меня к тебе есть! Можешь ответить?”

Не чувствуя подвоха, я повернулся и приблизился к сидящему абхазцу. “Мароженое ешь, да?” – задаёт он нелепый вопрос и опять усмехается. “Да, мороженое ем”, – с нескрываемым раздражением отвечаю я ему и чувствую закипающую во мне злость. “А мароженое вкусное? А где пакупал?” Ничего смешного в дурацких вопросах нет, но стоящие вокруг него парни угодливо смеются. “Я купил мороженое в аб. ларьке, это там, за углом”, – тоже с усмешкой отвечаю я. “И ты так далеко хадил? Может, всё-таки покажешь нам, где такое мароженое можно пакупать?” – продолжает издеваться надо мной абхазец. Парни опять смеются.

Растаявшее мороженое течёт у меня по пальцам, я швыряю мокрый вафельный стаканчик в стоящую рядом мусорную урну и, резко повернувшись, шагаю к дому. Вслед мне несётся абхазская речь, сопровождаемая весёлым смехом.

Рыбный проезд был совсем рядом, и я, поставив молоко на стол, надел ошейник на весело встретившего меня Чарли и быстрыми шагами, держа пса на поводке, направился к своему обидчику, надеясь, что он не ушёл. Так оно и было. Татуированный по-прежнему сидел на газоне в окружении своих младших приятелей, которые, видимо, восторгаясь “остроумием” старшего, весело переговаривались между собой. И надо было видеть, как у них вытянулись лица, когда они увидели здоровенного пса, рвущегося с поводка, и мою насупленную физиономию.

Все мгновенно умолкли и со страхом смотрели на Чарли. Чарли рвался по-дружески поздороваться с новыми людьми. Ближе всех был, конечно, обидчик, и морда пса, из открытой зубастой и клыкастой пасти которого капала слюна, приблизилась почти вплотную к побелевшему лицу недавнего весельчака. Он уперся ладонями в землю, туловище и голова откинулись назад. Видимо, не на шутку напуганный, он тяжело дышал и молчал. Откуда ему было знать про добродушный характер моего пса. Над ним, играя мощными мышцами, обтянутыми золотистой шкурой, навис свирепый бульдог, обладающий легендарный мёртвой хваткой.

“Ну что, показать тебе дорогу до ларька с мороженым? – грозно спрашиваю я глядящего на меня расширенными глазами беднягу. – Показать?!” – уже почти кричу, вспоминая, как несколько минут назад я, униженный, топтался перед ним, держа в руках липкий стаканчик со стекающим мороженым.

“Нет, не надо”, – отрицательно мотнув головой, негромко отвечает он, и я, развернувшись, горделивой походкой удаляюсь, ведя домой взбудораженного пса.

Разделавшись с обидчиком и утихомирив кабардинские гены, похваставшись перед Ребеккой своей победой над абхазским насмешником, я отправился к морю совершить традиционный заплыв.

Вернулся я из морских вод ближе к вечеру и, подходя к дому дяди Гриши, услышал хор встревоженных голосов, говорящих на грузинском и абхазском языках. В небольшом дворике дяди Гриши толпились чем-то встревоженные кавказцы, среди которых была пара белобрысых русских с мрачными лицами. В центре стоял дядя Гриша, внимательно слушающий говорящих.

Когда я проходил мимо, все умолкли и уставились на меня. Уже входя в снимаемую нами комнатушку, я услышал, как кто-то из толпы громко произнёс: “Да, это он!”

Вскоре голоса умолкли, люди разошлись, и дядя Гриша вызвал меня в опустевший дворик, чтобы поговорить.

Мы с ним сели на небольшую скамейку, а его сын Гарик, как и положено на Кавказе, стоял рядом. Лицо усатого грузина было мрачнее тучи. С минуту помолчав, он глянул на меня из-под нахмуренных бровей и начал свою небольшую речь