Последняя ставка - Тим Пауэрс

Мавранос хохотнул было, но тут же смолк.

– Нет, – ответил Крейн. – Если меня вообще можно как-нибудь назвать, то игроком в покер. Мы сейчас окунулись в такие страсти, что скажу правду: я видел эти карты только в галлюцинациях и во сне.

– То, о чем вы говорите, – задумчиво проговорил Паук Джо, – вариант на тему колоды Сола-Буска, о которой даже я очень мало что знаю. Я никогда не видел ее; единственный экземпляр вроде бы хранится в запертом сейфе в Ватикане. Его не показывают даже серьезным ученым, и едва ли не все, что известно миру об этой колоде, было сказано в письме некоего Паулинуса да Кастелетто, написанном в 1512 году.

В комнату, с подносом, на котором позвякивали чашки и ложки, вернулась старушка по прозвищу Козявка. Нагнувшись, она осторожно опустила свою ношу на ковер возле стола.

– Молоко или сахар? – спросил Паук Джо.

– Черный, – ответил Мавранос, Крейн кивнул, и Козявка подала им чашки, над которыми поднимался пар; затем она положила по три кусочка сахара в две другие чашки, размешала и вручила одну Пауку Джо.

– Эти мои карты, – сказал Паук Джо, – всего лишь стандартная колода Сола-Буска. Не обессудьте, но и так сойдет. Это репродукции комплекта, принадлежащего миланскому семейству Сола-Буска – имя, кстати, переводится как «одиночный охотничий отряд», – которое в 1934 году позволило сфотографировать свои карты. С тех пор и семейство, и карты исчезли.

Мавранос отхлебнул кофе и, наклонившись вперед, прикоснулся к полю картинки одной из карт.

– Они помечены! – воскликнул он. – И, осмелюсь предположить, что азбукой Брайля.

Крейн тоже посмотрел на карты и заметил, что у каждой из них где-то на полях проколото как минимум одно отверстие, как будто их много раз прибивали гвоздями в разных сочетаниях и к разным стенам.

– Да, именно так я и читаю их, – ответил Паук Джо. – Но это еще и в какой-то степени мера предосторожности. В каждой карте из любой сильной колоды Таро имеется, по меньшей мере, одно отверстие. У всех серьезных колод пятнадцатого и шестнадцатого веков есть такие проколы.

– Эй, – вмешался Мавранос, – похоже на сказки о вампирах и осиновых кольях или оборотнях и серебряных пулях.

Паук Джо улыбнулся впервые за все время, прошедшее с их приезда.

– Неплохо подмечено. Да, полагаю, именно так оно и действует – но только в голове очевидца. Если никто, ни одно человеческое существо, не смотрит, это всего лишь картонные прямоугольники. Вот попадая в голову через глаза, они превращаются в нечто значительно большее, но нарушение топологии всего несколькими небольшими проколами заметно ослабляет их мощь. Примерно, как катализатор сгорания в современных автомобильных двигателях. – Он пошевелился на месте, и антенны снова закачались в воздухе. – Теперь оба приложите по серебряному доллару к глазам, а потом передайте их мне.

Крейн поднес монеты к глазам и даже стукнул ребром серебряного кружочка по пластиковой поверхности правого, искусственного глаза – просто на счастье. Потом он передал монеты Мавраносу, который прикоснулся ими к векам собственных закрытых глаз и с громким щелчком выложил их на пластиковую столешницу.

Паук Джо нащупал монеты и вложил за стекла своих темных очков. Потом сложил колоду и подвинул ее на столе, лицом вниз, ближе к Крейну, сказал:

– Тасуйте.

Крейн семь раз перетасовал колоду; каждое движение давалось ему не без труда, поскольку неровности от проколов цеплялись за края карт.

Паук Джо протянул руку, нащупал колоду и отодвинул ее к краю стола.

– Как вас зовут?

– Скотт Крейн.

– И как именно звучит ваш вопрос?

Крейн устало развел руками, но вспомнил, что хозяин не видит его жеста.

– Как мне перенять отцовскую должность? – сказал он.

Паук Джо покрутил головой, как будто оглядывал обшарпанную комнатушку своего трейлера.

– М-м… вы ведь знаете, что у вас большие неприятности, верно? Нужно что-то делать с той игрой, в которую вы играли на озере Мид двадцать лет назад. – Он усмехнулся, показав неровные желтые зубы. – Вы действительно хотите спросить об этом? Что-то насчет вашего отца?

Крейн тоже улыбнулся в ответ, хоть и знал, что собеседник не увидит его мимики.

– Ага.

Козявка издала горловой звук, и Крейн с опозданием догадался, что она немая.

– Послушайте, – сердито сказал Паук Джо, – я согласен только помочь вам. И не намерен заниматься ничем другим. Я думаю, что вы, по всей вероятности, знаете, что вы уже почти мертвец, но все же что-то можно сделать. Спросите карты об этом, а не о какой-то треклятой должности.

– Он мой отец, – ответил Крейн. – Я хочу получить его должность. Посмотрите, что скажут карты.

– И правда, посмотрите, – сказал Мавранос Пауку Джо, – раскиньте карты. Если результат никому не понравится, что ж, вернемся в город и добудем еще пару серебрушек.

Некоторое время Паук Джо молча раскачивался, сидя на ковре с непроницаемым выражением выдубленного на солнце лица. В конце концов он сказал: «Ладно», – и взял колоду.

Первая карта, легшая лицом вверх на стол, оказалась Пажом Чаш и изображала молодого человека в костюме эпохи Возрождения, который глядел на стоявшую на пьедестале лампу.

Крейн поймал себя на том, что весь подобрался, сидя на обшарпанном диване в полутемном трейлере, готовый к чему угодно – к проливному дождю, или к звуку столкнувшихся на шоссе автомобилей, или к тому, что карты полетят ему в лицо. Но, хотя солнечный свет, скудно пробивавшийся через венецианские жалюзи, казалось, приобрел какой-то стеклянистый оттенок, словно проходил сквозь чистый желатин, и звук, с которым карта шлепнулась на стол, оказался каким-то очень мелодичным и отчетливым, единственной явной переменой в комнате явилось появление из кухни пары мух, которые, громко жужжа, закружились под потолком.

Следующая карта оказалась мужчиной, одетым в доспехи, на фоне глобуса, разделенного на три сектора; на карте имелась также надпись «NABVCHODENASOR», по-видимому, призванная передать звучание имени Навуходоносор.

Крейн обратил внимание на то, что эти карты не проявляли ни малейшего намерения взвиться в порыве какого-то психического ветра, и совсем уж непонятно почему вспомнил, как Паук Джо назвал свою колоду сильной.

В комнату залетело еще несколько мух; теперь они жужжали над картами, будто вместо картинок там была ароматная пища.

Пальцы Паука Джо пробежали по проколам на полях обеих карт, потом он резко рыкнул, открыл рот и заговорил:

– Агиопластика раз-два-три, – резко произнес он; слова, казалось, возмущенно выкашливались из него, как сгустки крови, – гамби гамби пудинг и шишка и Боб твой дядя и луна моя мать. Я мог бы подать иск, но писк и плеск и реки и рыбаки, он всегда рыбачит там, это как говорится рыболов.