Ужас на поле для гольфа - Сибери Куинн

– Хмф, кошмар, да? – ответил я сухо. – Мы скоро позаботимся об этом. И что вам приснилось?

– Я… я не знаю, – ответила она вяло, как будто говорить ей было очень тяжело. – Я просто помню, что мне приснилось что-то ужасное, но что именно, не имею ни малейшего понятия. Во всяком случае, это не имеет значения.

– Pardonnez-moi, madame[215], но это очень важно, – возразил де Гранден. – Эти явления, что мы называем снами, иногда являются выражением наших самых тайных мыслей; через них мы иногда изучаем вещи, касающиеся нас самих, о которых мы не можем узнать иначе. Вы попытаетесь вспомнить этот неприятный сон?

Говоря, он занимался быстрым обследованием пациентки: постучал по коленным сухожилиям, ощупал запястья и предплечья быстрыми, практичными пальцами; поднял веки и исследовал зрачки ее блестящих глаз; осмотрел шею и грудь на предмет ссадин и ран. «Eh bien» и «morbleu, c’est étrange!»[216] – пробормотал он про себя один или два раза, но никаких дальнейших комментариев не сделал до тех пор, пока не закончил обследование.

– Знаете ли, доктор Троубридж, – заметила миссис Четвинд, когда де Гранден закатал манжеты и начал писать в своей книжечке. – Я так много раз обследовалась, что начинаю ощущать себя словно на входе собачьей выставки. Никакой пользы от этого нет. Вы могли бы спасти себя и меня от хлопот и позволить мне умереть спокойно. Во всяком случае, я чувствую, что осталось мне не много, и может быть лучше для всех, если…

– Zut! – де Гранден резко захлопнул книжку и поднял на нее проницательный, невозмутимый взгляд. – Не говорите так, мадам. Ваш долг – жить. Parbleu, сад мира полон удушающими сорняками; такие цветы, как вы, должны быть наиболее старательно культивированы для радости всего человечества.

– Спасибо, доктор, – миссис Четвинд медленно улыбнулась в знак благодарности за комплимент и нажала на эбеново-серебряный колокольчик, который висел над декоративным изголовьем ее кровати.

– Мадам звала? – чернокожая горничная показалась в дверях комнаты с такой быстротой, что заставила меня подозревать, что ее ухо никогда не было далеко от замочной скважины.

– Да, доктор Троубридж и доктор де Гранден уходят, – устало произнесла ее хозяйка.

– Adieu, madame[217], – пробормотал де Гранден, наклонившись вперед и взяв руку нашей хозяйки, и не пытающейся подняться, когда мы собрались уйти.

– Мы уходим, но мы вернемся, и с собой, если не ошибаюсь, принесем вам поддержку. Ни один случай не безнадежен, пока…

– Пока не позовешь гробовщика? – Миссис Четвинд послала ему еще одну из своих медленных, усталых улыбок. Маленький француз прижал губы к ее бледным пальцам и повернулся, чтобы сопровождать горничную и меня из комнаты.

– Будьте осторожны… сэр, – предупредила горничная, оставив достаточно пространства между фразой и титулом вежливости, чтобы оградить свое высказывание от всякого подобия уважения. Де Гранден, спустившись по лестнице в зал, почти столкнулся со статуэткой, что стояла на пьедестале в нише между лестницей и стеной. Как мне показалось, женщина вылила на него почти ядовитую ненависть, когда он ступил на полированный пол и склонился в задумчивости над фигуркой, о которую чуть не споткнулся.

– Вот выход… пожалуйста, сэр, – предупредила служанка, стоя у входной двери и предлагая ему шляпу самым навязчивым образом.

– Ах, да, именно так, – согласился он, поворачиваясь от статуи к ней, и затем обратно. – А вы страдаете от комаров здесь в это время года, мадемуазель?

– От комаров? – ответила женщина полупрезрительно на непонятное замечание маленького иностранца.

– Верно: от комаров, мошек, mousquite, – подтвердил он, иронически подняв брови. – Маленькие такие, жужжащие вредители, знаете ли.

– Нет, сэр! – ответ подразумевал, что ей больше нечего сказать по этому поводу.

– А? Возможно, тогда мадам хозяйка любит благовония, которые раздражают насекомых, да?

– Нет, сэр!

– Parbleu, ma vierge[218], в мире много странных вещей, не так ли? – ответил он с одной из его озорных усмешек. – Но самые странные из них – это те, кто пытается скрыть от меня информацию.

Единственный ответ служанки – ее взгляд, который ясно показывал, что убийство было самым благосклонным, чем она хотела бы одарить его.

– Ла-ла, – усмехнулся он, когда мы подходили к машине. – Я напакостил ей сейчас, – как это говорят англичане, – не правда ли, мой друг?

– За вами, конечно, было последнее слово, – признал я, – но вы должны будете отдать ей ее последний взгляд, и это тоже не очень приятно.

– Ah bah, – ответил он с другой усмешкой, – кто заботится о том, как выглядит старое маринованное лицо, пока его взгляды не покажут то, что я ищу? Разве вы не заметили, как она застыла, когда я намекнул на запах благовоний в доме? Нет причин, которые мешают им хранить там благовония, но почему-то этот запах является поводом для крайней конфиденциальности – у горничной, по крайней мере.

– Гм? – прокомментировал я.

– Совершенно верно, друг мой, ваше возражение принято, – ответил он с усмешкой. – Теперь расскажите мне что-нибудь о нашей дорогой пациентке. Кто она, кто ее предки, как долго она проживает здесь?

– Она – жена Ричарда Четвинда, натурализованного англичанина, который работает по инженерной части в Индии, как я сказал вам вчера вечером, – отвечал я. – Что касается ее семьи, она была мисс Миллатоун до брака; а Миллатоуны жили здесь со времен индейцев. На самом деле, некоторые из них жили еще дольше: так как ее предки принадлежали к одному из коренных племен. Но это было тогда, когда шведы и голландцы боролись за эту часть страны. Ее семья одна из лучших, и…

– Нет, друг мой, думаю, вы сказали достаточно, – перебил меня он. – Это наследие индейской родословной может объяснить то, что вызвало у меня большое удивление. Мадам Четвинд – на редкость красивая женщина, друг мой, но есть что-то неопределенное в ней, говорящее внимательному наблюдателю, что ее кровь не совсем европейская. Срама в этом нет, parbleu, – смесь крови часто является улучшением породы. Но была определенная – как это сказать? – чужеродность в ней, которая говорила мне, что она могла вести род с Востока: возможно, от турок, или индусов, или…

– Нет, – усмехнулся я, – она та, кого вы могли бы назвать стодесятипроцентной американкой.

– Гм, – сухо прокомментировал он, – и, следовательно, на десять процентов ближе к голым истинам природы, чем более тонкие европейцы. Да. Я думаю, что мы можем выиграть это дело, мой друг, но я также думаю, что нам предстоит провести много исследований.