Ужас на поле для гольфа - Сибери Куинн

– Я смотрю сюда, мсье, – ответил он, – но я смотрю и туда. Parbleu, я вижу далеко! Шесть месяцев, шесть месяцев, все это датируется шестью месяцами! Смерть мадемуазель Анны, болезнь мадемуазель Джули, постукивание в ее окне, начало этих странных знамений и чудес – всё эти шесть месяцев. Grâce à Dieu, друг мой, я, наконец, вижу свет. Отправимся, друг мой Троубридж, сначала за информацией, а потом будем действовать!

Повернувшись на каблуках, он взбежал по лестнице через три ступеньки, яростно подзывая меня за собой.

– Мадемуазель… мадемуазель Джули! – вскричал он, врываясь в комнату пациентки, едва выдержав паузу между стуком в дверь и вызовом медсестры, чтобы войти. – Вы не сказали мне всего, мадемуазель, да, всего! Эта мадемуазель Анна – кто она? И какие отношения были между вами и ней? Быстро, быстро говорите, важно, чтобы я знал все!

– Зачем? – мисс Лаудон посмотрела на него испуганными глазами. – Она была моей кузиной.

– Ну да, я знаю. Я хочу понять, была ли между вами какая-то близкая связь, какое-то тайное согласие?

Девушка пристально посмотрела на него, затем промолвила:

– Да, была. Мы обе были влюблены в лейтенанта Праудфита, но он почему-то предпочел меня. Когда Анна увидела, что он противится всем ее хитростям – а она была совершенной кокеткой, – она стала очень угрюмой и постоянно говорила о самоубийстве. Я пыталась смеяться над ней, но она упорствовала. Наконец, я начала верить, что она всерьез, и сказала ей: «Если ты убьешь себя, так и я себя – тогда обе мы умрем, и никто не станет счастливее».

– О? – де Гранден пристально посмотрел на нее. – И потом?

– Она посмотрела на меня одним из своих странных долгих взглядов и сказала: «Может быть, я свяжу тебя этим обещанием, кузина. Jizn kopyeka – жизнь всего лишь копейка – может быть, мы потратим ее, ты и я». И это все, что она сказала тогда. Но через два месяца, как раз перед тем, как мы с лейтенантом Праудфитом объявили о нашей помолвке, она оставила мне записку: «Пошла потратить мою копейку. Помни свое обещание и сделай то же самое». Наутро…

– Ну… – торопил ее де Гранден.

– На следующее утро ее привезли с залива – она утонула.

– О-о-о! – процедил он медленно сквозь зубы. – О-о-о, наконец, мадемуазель, я понимаю.

– Вы имеете в виду…

– Parbleu, я имею в виду нечто иное. Сегодня ночью, сказала она? Morbleu, сегодня ночью мы увидим то, что увидим! Оставайтесь здесь, друг мой Троубридж, – велел он, – а я пойду, достану то, что необходимо для нашей работы этой ночью!

Он пролетел через дверь, как выстрел, бросился вниз по лестнице через три ступеньки, хлопнул за собой наружной дверью, не сказав ни слова прощания или объяснения недоуменному хозяину.

Уже стемнело, когда он вернулся с маленькой черной сумкой в руке и выражением необузданного волнения на лице.

– Есть какие-нибудь изменения в нашей пациентке? – спросил он. – Какие-нибудь еще проявления этого проклятого полтергейста?

– Нет, – сообщил я, – сейчас все было совершенно спокойно.

– Ах, так? Тогда у нас будет более сложная борьба сегодня ночью. Врагиня оптимизирует свои силы!

Он на цыпочках подкрался к спальне, тихонько вошел и, сев рядом с кроватью, принялся подробно рассказывать о своем визите в город. Один или два раза мне показалось, что внимание пациентки рассеяно, но голос моего друга ни разу не дрогнул. Он видел красивые цветы на Пятой авеню! Мехи в магазинах были изысканны! Никогда не было такого парада красоты, культуры и утонченности, которые можно было найти на этой замечательной улице!

Я с удивлением слушал. Время, когда он занимался делом в соответствии с его идеями, было потрачено впустую на какую-то ерунду, подумал я; но он сидел здесь и болтал, как сорока-сплетница, с девушкой, которая явно не проявляла большого интереса к разговору.

На больших часах в нижнем зале пробило восемь, а он все еще рассказывал о смешных случаях из своей жизни, описывал каштаны и поющих черных дроздов в Сен-Клу или маскарад в латинском квартале.

– Что волнует этого человека? – пробормотал я про себя. – Он заливается, как смазанный фонограф!

Должно быть, было без четверти девять, когда в состоянии пациентки начали появляться изменения. Вежливая невнимательность к французу переросла в подобие открытой враждебности. Еще через пять минут она, казалось, впала в беспамятство и лежала, уставившись в потолок. Затем, медленно, но верно, ее слишком тонкое лицо стало вытягиваться, искажаться – верный признак физического и нервного истощения.

– Ах-ха, мы начинаем действовать! – восторженно заявил де Гранден, подбежал к стулу и открыл маленькую черную сумку.

Из сумки он извлек странное приспособление – что-то вроде игрушечного вращающегося вентилятора, который можно было купить в магазинах подарков – вентилятор, состоящий из трех витых полос, как изогнутые крылья пропеллера, с кнопкой пуска на ручке. Но этот вентилятор, вместо того, чтобы иметь крылья из цветного металла, был снабжен ярко-никелевыми пластинами, которые сияли в свете лампы, как три новых зеркала.

– Посмотрите, мадемуазель, сюда! – резко крикнул де Гранден, опираясь на меня, чтобы одновременно включить электрические лампы в полную силу.

Девушка перевела сонный взгляд с потолка на маленького француза. Мгновенно он поднес свой зеркальный вентилятор на расстояние шесть дюймов к ее лицу и начал резко крутить его быстрыми рывками на вращающейся петле.

– Regardez, si’l vous plaît[211], – приказал он, вращая крутящиеся зеркала все быстрее и быстрее.

Три ярких металлических пластины будто слились в единый диск, от их вращения бесчисленные крошечные лучи света рассеивались, словно брызги. Мгновение девушка без интереса смотрела на яркие, вращающиеся зеркала, но ее глаза, казалось, постепенно сходились к носу, стремясь следовать за вращениями вентилятора. И сосредоточенное, увлеченное выражение начало возвращаться к ее лицу.

– Спать, спать и отдыхать. Спать и не слушать приказов тех, кто хочет, чтобы ты была больной! Спать, спать! – командовал де Гранден тихим, серьезным голосом.

Медленно и спокойно ее веки прикрыли очарованные глаза, грудь поднялась и судорожно упала один или два раза, затем нежное дыхание девушки сказало нам, что она повиновалась приказу и забылась в тихом сне.

– Как… – начал было я, но он нетерпеливо махнул мне.

– В другой раз, друг мой, – пообещал он, предупреждая быстрым жестом. – Сейчас не время говорить – на карту поставлено слишком многое.

Всю ночь он просидел рядом с кроватью, поднимая свои вихревые зеркала, и командовал «спать» жестким голосом всякий раз, когда девушка начинала ворочаться на подушке. И каждый раз его приказ неохотно исполнялся. Пациентка спала непрерывно, пока не начали появляться первые слабые полосы рассвета на востоке.