Часть их боли - Д. Дж. Штольц

и бежала до самых своих покоев, рыдая на ходу. Немые служанки лишь похлопали глазами. Они расчесали ей волосы и надели на нее, дрожащую, спальную черную рубаху. Затем ей поднесли успокаивающий напиток, от которого она уснула.

Когда Наурика очнулась, Морнелия еще не было в покоях. Ей показалось, что она увидела страшный сон, и тогда принцесса принялась робко расспрашивать о том, как все прошло. Ей кивали и улыбались, рассказывая, что ее муж проводил отца в последний путь к Праотцам, принял корону и теперь она королева.

– Кошмар ли это? – шептала Наурика. Так все тихо и спокойно во дворце. Никаких историй о той тени.

Она увидела своего супруга только вечером, когда их перевели в другие покои. Он не спешил к ней, как раньше, не вошел с горящими глазами. Он вошел холодный, какой-то пустой и чуждый ей. Влюбленные всегда воспринимают перемены в любимом человеке особенно остро. Не тот взгляд, не то слово, оброненное не тем тоном, – и она поняла, что это не ее драгоценный муж. Все в нем было отстраненным и апатичным, и если бы она видела старого короля при его жизни, то поняла бы, что Морнелий стал таким же. Молодое тело, тонкое, как струна, ходило теперь согбенным, будто неся на плечах гору, а ранее горящий взгляд стал как у трупа. Муж тогда поглядел на нее, и она вздрогнула: он все знает. С тех пор юная королева потеряла всякий покой и счастье. Потеряла она и дитя под сердцем. Случилось это после того, как она по наивности пыталась рассказать одной из говорящих служанок о том, что ей привиделось. Служанка так перепугалась, что при виде вошедшего короля шарахнулась к стене. Морнелий впился в нее долгим взглядом, отчего та взмолилась Прафиалу, но, дернувшись, вдруг обмякла и упала замертво.

Наурика поняла, что нужно молчать. Она была неглупа. Когда он лег к ней в постель, чтобы зачать нового наследника взамен утерянному, она приняла его. Он весело завел с ней беседу, расспрашивая, не видела ли она что-нибудь той ночью. Она отнекивалась, качала головой.

– Любишь ли ты меня, моя Наурика? – насмешливо спрашивал король.

– Люблю, – отвечала покорно королева, а внутри вся дрожала.

Он ничего ей не сделал. Со временем ей стало казаться, что ему нравится эта игра: видеть ужас в ее глазах, но слышать покорность в словах. Это было упивание ужасом, который король пил, как напиток.

Спустя годы постоянных выкидышей, порой нарочных, она все-таки родила ему детей. Со временем королева осознала – и по вкрадчивым словам, которые всегда имели двойной смысл, и по тому, как глядит ее супруг на статуи Прафиала, – что перед ней именно бог. Но не того бога она желала встретить… С годами ее страх перерос в решительную ненависть, и она привыкла так существовать. Порой ей в голову приходили страшные мысли оборвать свою жизнь, но она понимала, что слепого короля это вполне устроит, что он ничего не потеряет от ее смерти. Зато королева передаст своих детей полностью в его руки, позволив выбрать любого для следующего перевоплощения.

Будет ли это эгоистичный Флариэль? Или послушный Итиль? Или воинственный Морнелий-младший? За дочерей она не переживала, понимая, что их выдадут замуж и они покинут это страшное место. Она сама уже договорилась об их браках, готовая отослать их в отдаленные уголки Юга – подальше от злой тьмы. Королева готовилась принести в жертву одного из своих трех сыновей, пыталась смириться, и ей порой казалось, что у нее это выходит, потому что она боялась.

Но когда слепой король вдруг стал поглаживать кудри юного Элгориана, ей стало понятно, что он собирается забрать самое драгоценное, что у нее есть, – внука. Она тогда вздрогнула оттого, что ей показалось, будто она проникла в планы демона. Вот почему демон просил отдать ему в жены дочь Орлалойя, понимая, что дочь покинет гнездо и выживет во время предательства военачальника… А не было ли предательство военачальника Гайзы спланированным? Не подставили ли самого нага Гайзу, сделав его лишь зубилом для раскалывания монолита традиций? А как ласков был король с нищими мастрийцами, будто подталкивая их к тому, чтобы они отдали свою единственную ценность – принцессу Бадбу. Да и возможный союз со Змеиным королем Гайзой был расстроен столь странным образом, когда их посол попытался убить советника Ралмантона…

Занимаясь шитьем, Наурика поражалась тому, как ловко все сошлось, чтобы один наследник был первейшим претендентом на троны Элейгии, Нор’Эгуса и Нор’Мастри. Не это ли злая задумка демона, пожравшего душу ее мужа? Получить разом три королевства… Возыметь власть над всем Югом!

В ней стала зреть свирепость, какая бывает у женщины, видящей нависшую над своим любимым дитятей угрозу. Она чувствовала, как эта ненависть не оставляет места для страха и придает решимости. Могла ли она бороться с бессмертным демоном? Но у нее не было выбора. Королева чувствовала, что лишь одной ей подвластно, играя с ним в их привычную игру, если не победить, то частично порушить его планы. Но для этого ей нужны были преданные люди, которых она многие годы собирала вокруг себя. У нее не получилось сделать это с дерзкими мастрийцами, которые видели в ней лишь властный сосуд для детей. Более того, они пытались ущемить ее права, посадить под замок и надеть на нее куфию, как надели уже на весь город. Но из тех придворных, которых она расположила высоко при власти, более всего ей был близок и телесно, и душевно Юлиан Ралмантон. И, глядя на подрастающего Элгориана, видя, как тот также полюбил своего веномансера и как сам веномансер стал привязываться к ребенку, чувствуя в себе порывы уже не брать от жизни, а отдавать ей, королева понимала: это один из немногих ее союзников в предстоящей битве за душу Элгориана.

* * *

Ближе к полуночи принц Элгориан ворочался в постели, тревожно раздумывая над предложением послов. Юлиан был неподалеку, в примыкающей комнате. Он глядел сквозь ночь, дышал ею, слушал, как стрекочут за окном южные цикады. Годы потекли для него со скоростью горной реки, а ночи слились в одну большую. Юлиан понимал, что не сможет долго оставаться во дворце. Он здесь уже и так почти двадцать лет. Даже вампирам его затянувшаяся молодость начала казаться странной. Однако ему не хотелось бросать своего подопечного на произвол судьбы. Сколько раз он спас его от смерти, почуяв яд? А те немногочисленные, но опасные моменты, когда он успевал перехватить ледяной кинжал наемника? Ему казалось, что его судьба крепко связана с судьбой