Проблема с миром - Джо Аберкромби

Лео положил ладонь на рукоять меча.

– Гловард! – прошипел он, шагая через порог и морщась от боли. После обратной прогулки домой его нога горела от стопы до самой поясницы, а колено едва сгибалось.

Антауп принялся хихикать, что не очень-то помогало. Он хихикал всю дорогу от треклятого дома Кардотти.

– Налей мне выпить, а…

– Тс-с-с! – Лео подхватил его под локоть, почти насильно подвел к креслу и усадил.

Какое-то время Антауп сидел, трясясь от подавляемого смеха, который, впрочем, через несколько вздохов превратился в тихое похрапывание.

– Во имя мертвых! – пробормотал Лео.

Потом он увидел лучик света, пробивающийся сквозь замочную скважину одной из смежных дверей. Рядом на крючке висели маски Юранда и Гловарда – кит и птица. Лео окатила волна облегчения. Он отпустил меч, подошел к двери и широко распахнул.

– Вот вы где!..

Сперва он подумал, что они борются, и едва не расхохотался – настолько неравны были силы.

Они стояли на коленях на гуркском ковре. Гловард сжимал в обоих кулаках покрывало, которое он наполовину стащил с кровати, его глаза были плотно зажмурены, рот раскрыт. Юранд, с оскаленными зубами, прижимался к нему сзади, запустив одну руку между его ног, а другой ухватив горсть его волос и вывернув голову Гловарда так, чтобы можно было кусать его за ухо.

Потом Лео осознал, что штаны Юранда спущены и болтаются возле лодыжек, а Гловард свои стащил полностью и бросил комком в угол. Их волосатые ляжки прижимались друг к другу, и внезапно ему стало абсолютно ясно, чем они занимаются – и это была совсем не борьба.

– Но… – выдохнул Лео, закрывая лицо рукой, но почему-то все равно продолжая смотреть в щель между пальцами. – Черт!

Он отшатнулся от них, едва не споткнувшись о вытянутый сапог Антаупа, и кое-как выбрался из комнаты в коридор. Его нога горела, лицо пылало. Он испытывал тошноту, стыд, отвращение… Ведь так?

– Лео! – донесся до него сзади голос Юранда.

Лео вздрогнул, но упорно продолжал хромать вперед, не оглядываясь.

Во имя мертвых, как же он жалел, что приехал в Стирию!

С его головы стащили капюшон, и Броуд зажмурился, потом приоткрыл один глаз, без особого успеха пытаясь заставить окружающие его размытые пятна сделаться четкими.

– Подумать только! Гуннар Броуд – в моей гостиной!

Он узнал этот голос сразу, и первым, что он подумал, было: «Черт!» Сказал он, однако, другое:

– Здравствуй, Судья.

– Я же говорила, что он вернется, а, Сарлби? – Одно из пятен подплыло к нему. – Против своей природы не попрешь!

Кто-то водрузил на его нос стекляшки, подвинул их в привычную канавку на переносице, и словно по волшебству все вокруг прояснилось. Может, лучше бы оставалось как было.

Перед ним, ухмыляясь, стояла Судья; Сарлби и еще несколько людей того же типа, среди которых не было ни единого дружелюбного лица, отирались вдоль замызганных стен подвала. Время не сделало ее краше. Она по-прежнему носила ту же ржавую кирасу поверх изодранного бального платья, выглядевшего так, словно его сняли с какой-нибудь баронессы, после того как прогнали ее сквозь заросли терновника. Ее рыжие волосы свалялись в еще более безумный клубок и были подобраны кверху, словно какое-то попугайское гнездо на макушке, а по бокам небрежно обкромсаны до неровной щетины. Ее все так же увешивали драгоценные камни, золотые церемониальные цепи и нитки жемчуга, содранные с Вальбекских богатеев во время восстания. Но вместе с тем, словно для того, чтобы больше походить на персонификацию кровопролития, она перепоясалась множеством ремней и портупей с болтающимися на них ножами, заткнутыми за них топориками, а также клинками в количестве, достаточном для целой сети мясных лавок.

С момента, когда он впервые ее увидел, она всегда вызывала у Броуда тревожное чувство, и то, что он был привязан к стулу в ее присутствии, нисколько не помогало расслабиться. Невольно вспоминались мертвецы, которых она оставила висеть во дворе позади разрушенного здания суда. Броуд до сих пор слышал тот звук: словно поскрипывание корабельных снастей под свежим ветром.

Он-то надеялся увидеть Ризинау. Это и само по себе могло доставить немало хлопот, но Судья была вдесятеро хуже. Хуже – потому что она была гораздо умнее и гораздо опаснее. Хуже, потому что, если она стояла у руля, это значило, что здравый смысл уже выскочил в окошко и улепетывает к холмам. Хуже, потому что едва стоило ему ее увидеть, как Броуд снова ощутил у себя внутри виноватую щекотку. Ту, что возникала всегда, когда дело пахло насилием.

Она склонилась над ним, протянула руку и пригладила ему волосы унизанной перстнями рукой, словно мать, приводящая в достойный вид несговорчивого сына. Броуд, собрав волю в кулак, подавил побуждение отстраниться. Или, может быть, наоборот – придвинуться ближе?

– Знаешь, – промурлыкала она, – бывает, встречаешь… бывшего любовника, с которым вы не виделись много лет… и чувствуешь, как в паху что-то подрагивает?

Броуд отлично знал, как подрагивает в паху, – он испытывал это подрагивание прямо сейчас.

– И ты думаешь про себя: почему мы не вместе, как прежде? Как получилось, что такие хорошие отношения вдруг так испортились?

– Может, дело в казнях, – буркнул Сарлби из угла комнаты.

Судья обиженно надула губы:

– Люди меня просто не понимают! Вот в чем моя трагедия. – Она прищелкнула пальцами, и один из людей вложил ей в руку бутылку со спиртным. – Но ты… ты меня понимаешь, правда, Бык Броуд? Я знала это, еще когда ты швырнул моего человека через весь зал суда и прошиб его головой свидетельскую трибуну! Ты-то знаешь, что от тебя требуется.

Она обвернула языком горлышко бутылки и принялась пить крупными глотками, так что ее покрытое пятнами горло ходило ходуном. Поймав взгляд Броуда, она ухмыльнулась ему и причмокнула губами. Потом встряхнула бутылку – этот замечательный звук плещущегося внутри спиртного.

– Хочешь выпить?

– Нет, – ответил он, хотя ему хотелось этого больше всего на свете, и он явно не умел это скрыть.

– Точно не хочешь? А то у меня такое чувство, что в этой стороне, куда ты смотришь, тебе что-то очень по душе.

Разрываясь между ужасом и очарованием, Броуд смотрел, как она опустила руку, взялась за подол своей изодранной юбки и потащила вверх, обнажив татуировки, обвивавшие ее ляжки (высокопарные изречения, взятые из каких-то политических трактатов), потом перекинула эту ногу поверх его ног и уселась на него верхом. Ножи и цепи заскребли по ее кирасе, когда она поерзала, поудобнее устраиваясь на его коленях.

– Сарлби говорит, что ты хочешь поговорить с ломателями, – произнесла она.

Броуд пытался уверить себя, что Судья, сидящая на нем сверху, – это последнее, что ему нужно. Что он подвергается сейчас большей опасности, чем когда карабкался по лестнице на кишащие врагами стены Мусселии. Что она ему отвратительна.