Полцарства - Ольга Покровская

Вдруг совсем рядом, над самым её ухом, голос Курта ясно произнёс:

– Лёш, отпусти его! Я скажу тебе, кто виноват!

Лёшка выпустил жертву мгновенно – словно только и ждал этих слов – и, слегка наклонив лоб, как молодой бычок, поглядел на заговорившее вдруг «кудрявое дерево». Романчик осел по стволу берёзы на землю и ползком ретировался, никем не удерживаемый.

– Это я! – сказал Курт, без улыбки, но с радостью, и, подойдя, гостеприимным жестом распахнул руки. – Ты не волнуйся, сейчас всё будет в порядке. Всё будет хорошо. Погоди, не налетай только! – притормозил он Лёшкин порыв ладонью и обернулся к своим друзьям. – Ребята! – сказал он, взглядывая поочерёдно на Асю, Саню и Пашку. – Ребят, послушайте меня! Алексей не виноват, и я очень рад за него! Прикольно быть не виноватым!

– Жень, ты уверен, что это нужно? – проговорил Саня.

– Уверен ли я? Александр Сергеич, а вы знаете много уверенных? Как думаете, был ли уверен Болеслав, когда взялся меня вытаскивать? Или, может, вы были уверены, когда позволили мне воспользоваться милостью Соньки? Ну, вот и я не уверен, но поступлю как решил. Какой-то их психологический гуру сказал: в каждый момент времени человек совершает наилучший выбор из возможных. Я совершил свой выбор тогда и совершаю сейчас. Жалеть не стану.

Саня стремительно подошёл и, взяв Курта за плечо, глядя в глаза, сказал тихо, одними губами:

– Женя, не смей! О Пашке подумай! Ты же кости ему все переломаешь покаянием своим!

Курт обернулся на государя. Тот сидел на корточках возле крыльца и с безучастным видом ковырялся в траве, отделяя мёртвую осеннюю паклю от свежей зелени.

– Простите, Александр Сергеич. Я не могу думать сразу обо всех. Сейчас мне нужно думать об Асе, – сказал он и, отстранив Саню, продолжил: – Так вот, рассказываю по порядку. В день поджога я забыл из-за Джерика фонограф – вот здесь, на рябинке, он болтался. А в ту ночь как раз шёл циклон, помните? Я подумал, зальёт ведь аппаратуру к чёрту, и пришёл забрать. Было около полуночи. Они подкатили – трое на великах, с канистрами. Один как раз вот этот, Лёш, твой. И уехали довольно быстро. Можно было спокойно потушить это дело, из окна подсобки шланг протянуть. Но я не стал. Я подумал – это тот самый случай, который раз в жизни. И просто отпер калитку – чтобы собаки выбежали. Так что, Паш, да, Мышь погибла из-за меня. Я не проверил, все ли спаслись, – другим был занят.

Пашка встал, опустив испачканные руки, широко открыв прозрачно-серые, неуместно прекрасные на нескладном лице подростка глаза. Он смотрел прямо и окончательно, как будто увидел в двух шагах от себя воронку смерча, но уже через пару секунд во взгляде проступило иное – безразличная муть. Он снова опустился на корточки и принялся высвобождать зелёные травинки.

Курт бодро кивнул:

– Ну вот! Начало положено – едем дальше. Я прошерстил запись и нашёл там, Лёш, твоё бормотание – благо ты много всего успел натрепать. Ты Асю пришёл искать, да? Ну и проклял всех по полной. Было такое? Как раз вот здесь, под рябиной, и по фонографу ещё потом двинул кулаком. А? Было?

Лёшка молчал, часто сглатывая слюну. Непроизнесённые ругательства вытапливались на лбу каплями пота, и щёки, начавшие было остывать после разбирательства с Романчиком, снова пошли красными пятнами.

– Ну вот, я вырезал кое-что из твоих проклятий и влепил куда надо, – вольно присев на лавочку, продолжал докладывать Курт. – Заткнул там в корпусе дырку пакетиком, чтоб дождём не залило. А утром дал послушать Асе. То есть мы вместе вполне натурально догадались, что надо бы послушать. Вдруг остались голоса преступников? И да – остались. Это как раз был ты! Ну, мы послушали и стёрли. Не в полицию же тебя сдавать!

– Женя, зачем? – не сдержавшись, крикнул Саня. – Зачем? Можешь хоть объяснить?

– Затем, что иначе Ася бы так и промаялась с ним всю жизнь. А если бы ушла без весомого повода – чувствовала бы себя потом сто лет предательницей. У неё же совесть, а я знаю, что такое совесть. Совесть может сжечь человека, сглодать его до косточек! Я Асю люблю и не хотел ей костров инквизиции, – сказал Курт. – И вот выпал случай всё устроить так, чтобы она стала свободной безо всякой вины.

На этих словах он вздохнул и, среди всеобщего молчания подойдя к Асе, проговорил совсем тихо, бережно:

– Ася, я просто не знал, что ты сломаешься. Я не хотел. Поэтому – вот. Ты должна знать – ты вышла замуж за того, за кого и выходила. Нормальный он человек, вполне порядочный. В нём ты не ошиблась. Так что можешь снова доверять себе и людям.

Ася, хотя и побелела, выслушала Курта с оживлённым лицом и ободряюще кивнула ему. Затем взглянула на Лёшку и слабо улыбнулась. Тот стоял, прислонившись к берёзе, покусывая обломанную веточку, очевидно, решив выслушать всё до конца и уж только потом вдарить.

– Паш, и ты тоже не ломайся, пожалуйста! – от души проговорил Курт. – Не теряй доверия! Не все такие, как я. Есть и нормальные люди.

Пашка встал, исподлобья, тяжко глянул на оратора и, повернувшись, зашагал прочь. За ним побежала Наташка.

Переждав «технический перерыв», Курт продолжил:

– Ну вот, а потом, у вашего дома, Александр Сергеич, в синем плаще… «Я вижу ночь, мне снится плащ твой синий…» – улыбнувшись, процитировал он, но взял себя в руки и закончил спокойно: – Мы договорились, что я не выдам её, если она уедет. Ей не хотелось, чтобы вы знали. И я бы не выдал – но вы ведь уже и сами всё поняли?

Саня стоял, опустив руки, глядя в землю и, вероятно, желая раствориться в её черноте.

– Александр Сергеич, даже не смейте себя винить! – сказал Курт. Помолчал и подытожил: – Ну вот… К сожалению, собаками не смогу сейчас заняться. У меня ещё одно дело. Вот, возьмите ключи! Можете их сами ко мне отвести. – И протянул ключи Сане. Тот взял машинально. – Ладно, ребят, увидимся! – кивнул он и хотел уже покинуть собрание.

– Эй! Куда почапал? – перерезал ему дорогу Лёшка и, помяв ладонь, словно готовясь предложить её в знак товарищества, всадил уже поработавший сегодня кулак в открытое лицо врага.

Курт отлетел на шаг. Отдышался и, смеясь, вытер проступившую кровь. Его лицо вовсе не выразило страха, гнева или обиды, скорее и правда веселье.

– Чего ты ржёшь? Ещё хочешь? – спросил Лёшка. – Хватит с тебя! – Сплюнул остаток презрения под ноги врагу и, на глазах наливаясь свежим счастьем, олимпийской своей победой, подошёл к Асе.

Да нет, ну что там, олимпийской! Это была победа в большой войне. Майская листва грохотала праздничной канонадой.

– Ну что, домой? Будешь теперь мужу верить? – сказал он и улыбнулся прежней доброй улыбкой – зная, что всё доказал. В его голубоглазом мальчишеском лице была нежность и торжество, готовность к слезам примирения.

Ася внимательно и как будто удивлённо смотрела на этого простого солдатика. Он страдал, он воевал. Наконец сегодня всё вышло по справедливости, и Ася должна была преподнести ему награду. Герой уже выставил грудь для орденов и улыбку для поцелуя. «Жалко, – про себя подумала Ася. – Вот как жалко, нехорошо…»