Свет мой. Том 3 - Аркадий Алексеевич Кузьмин

ее чувство тут. Вы долго держали ее при себе, ухаживая за ней… Устала она, видно, от Вас…

– Возможно, не гневаюсь… Да и перспективы мои не блестящие… Особенно – с жильем…

– Ну, и женщины решили себя показать наконец, – зарассуждала Анна Акимовна, расхаживая по комнате и что-то делая руками. – Теперь посмотришь: у красавицы и рукава платья, что надето на ней, какие-то игривые, волнистые, что все ее тело до пояса видно; и вырезы какие-то объемные, что груди торчат, как рога; и халатец такой, что когда она идет царственно мимо, то у нее коленки телесно блестят под его полами.

– Ну, не в этом суть.

– Ну и ваш брат тоже, не отстает. Девушки смотрят, как им лучше, не пропаще выйти замуж – это у них кровное исторически; а молодой человек хочет того, чтобы она была писаной красавицей да и чтобы в придачу у нее была обязательно квартира или комната в Ленинграде. Все эти свадьбы превратили в чисто коммерческие сделки.

– Но нам нечего было превращать, Анна Акимовна.

Только она и дальше высказывалась в своем стиле:

– Мужчина по физиологии – стадное животное: изменила жена мужу, изменил муж жене – ну и что ж! Мужчина все равно что бык, что петух. Если он и не позволит себе этого сделать физически, то мысленно всегда будет позволять себе – до самой глубокой старости. Понаблюдаешь иногда: вот хорошенькая смазливая дамочка как войдет в трамвай, так едущие в нем мужики зенки свои уставят на нее с нескрываемым вожделением… Видят тут не хорошенькую блондинку или шатенку, а просто очень хорошенький, лакомый кусочек мяса. Мужчина женится, а все равно ищет хорошенький кусочек мяса в этом смысле. И, видимо, так по природе заложено, – если этого не будет, тогда люди перестанут охотиться и жениться и замуж выходить – тогда и прекратится род человеческий… Вон я знаю Ларису Нефедову, женщину культурную, вежливую. Ей сорок пять лет. Она дала религиозное обещание: не выходить замуж. И теперь ведь женихи для нее находятся, атакуют. Стенографистка она, работает в военной академии. Посватался к ней один полковник, собой важный, вдовец. Она отказала ему начисто: нельзя ей замуж!

– Тут без обмана – и нет претензий.

– Ну, так, нынче девы головастые! Быстрей парней соображают. Моей знакомой Свете – двадцать четыре. И та уж проповедует свободную любовь. «А если замуж захочет, – говорит она, – так пусть подделывается под меня, если уважает. Ты носишь девять месяцев ребенка в животе, а разве мужик это поймет, проникнется, отблагодарит за муки?». – У брата как-то объявился приятель – обольстительный русач, и он попытался приухаживать за мной, – рассказывала дальше Анна Акимовна. – Да я уж воспротивилась наотрез: не в моем вкусе был этот ухажер. Но больше мне противила его профессия – танцор! Не могла себе представить и смириться с этим: что он, ладный собой мужик только пляшет – ногами кренделя выделывает на сцене на забаву публики и своих поклонниц! Нет, увольте меня! В то время все так считали, культивировался лишь рабочий образ жизни. Ну вот тебе, дружок, шишь! – сказала я. И я его отваживала, да он не внял тому. Думал, верно, что я шучу, так заигрываю с ним. Набиваю себе цену! Ведь он наверняка считал себя таким неотразимым. А раз даже силу применил ко мне, пытался задержать меня на свидание. «Да ты что себе позволяешь, Саша!» – Отшила я его. Однако я однажды вышла на балкон зачем-то и увидела его на улице: он направлялся ко мне! И тут-то и он увидал меня, заспешил… Я мигом дверь в квартиру закрыла на ключ, а сама на чердак вбежала. Он звонил и звонил мне в дверь, стоял и стоял около нее долго. А затем пошел вон. Я спустилась в квартиру, вновь вышла на балкон и посмеялась ему вслед. Думаю, теперь он окончательно понял, почему я так бесцеремонно обошлась с ним.

Антон снял у Анны Акимовны комнату в пятиэтажке.

Как же все случайно, сложно и запутано в жизни у людей; только и живи для того, чтобы нечто подобное разрешить, уметь распутывать как-то, а жить по-настоящему и некогда. Ты думаешь что-то сделать хорошее, а подруге кажется: это плохо; начинается дутье, объяснения, заверения, клятвы, что ей «больше всего нравится»; ссора усугубляется – дальше больше: и тогда может возникнуть разрыв отношений.

Антон с самого начала, можно сказать, двойственно воспринимал неординарный характер Любы, узнавая ее ближе, но не мог уже насовсем разочароваться в ней и оставить ее одну, такую незащищенную, доверительную и упрямую, отчего еще и прибавились жизненные осложнения и страдания у них. И взаимное непонимание друг друга.

В нем жила какая-то неодержимая вера в то, что он может и должен сделать что-то дельное, благое и не на потеху самому себе. Дано ли это было ему? Или все его усилия будут напрасны? Попросту не хватит сил, как у других романтиков?

Его предупреждали сведущие незнакомки, что она очень корыстна, что тут нужно седьмым чувством отмерить, чтобы принять верное решение. А ему казалось, что она – самая чудесная девушка, которой можно довериться. И он вел с верой свою партию до конца. Как во всем. Никуда не уклоняясь от видимой вешки.

В конце же нового лета Антон написал Любе в Закарпатье, куда она уехала раньше (а они договорились вместе провести отпуск). Он позволил себе было усомниться (не слишком ли?) в ее желании видеть его рядом.

«Любовь милая, – писал он, – из писем твоих я вижу тебя – прелестную, милую и близкую, и настолько, что хочется руки протянуть и обнять тебя. Неужели это сбудется? Должно быть! Тогда стану глупейшим счастливцем. И сердце мое полниться именем и светом всего того, что есть ты и неотделимое от тебя чувство счастья. Но ты, как ни странно, своим третьим письмом из Карпат чуть не убила во мне надежду на продолжение мечты, которой я жил все эти дни, отсчитывая их по пальцам: восемь, семь, уже шесть осталось…

Ты, Любушка, вдруг восхитилась каким-то интересным собеседником, нечаянно встреченным тобой, будто поделилась о том же не со мной, а со своей хорошей подругой. Но, очевидно, мне не дано что-то понять разумно. В сущности мной, наверное, упущено из осознания то обстоятельство, что тебе может быть интересно времяпровождение с веселыми контактными мужчинами, которых ты благополучно сносишь, а не только со мной; вижу, что если и тщусь тебе высказать свои симпатии и чувства, то это ни в коей мере не обязывает тебя отвечать