Киноповести - Василий Макарович Шукшин

Подошли ближе.

– Кто голова?

– Я голова, – отозвался высокий, грузный голова.

– Что ж ты, в гробину тебя?! Кто так воюет? Ты ба ишшо растелешился там, на острове-то! К теще на блины поехал, собачий сын? Дура сырая… Баба. Всех в воду.

К Степану подошли несколько стрельцов.

– Атаман… одного помилуй, он добрый был на походе.

– Кто?

– Полуголова Федор Якшин. Не обижал нас.

– Отпустить Федора! – распорядился Степан.

Почуяв возможность спасения, несколько человек – десятники и пятидесятники – упали на колени, взмолились:

– Атаман, смилуйся!.. Братцы, смилуйтесь!..

Степан молчал. Стрельцы тоже молчали.

– Братцы, я рази вам плохой был?

– Смилуйся, атаман! Братцы!..

– Атаман, верой и правдой служить будем! Смилуйся! – просили.

К Степану пробрался Матвей Иванов.

– Степан Тимофеич…

– Цыц!.. Лапоть… – оборвал Степан. – Я войско набираю, а не изменников себе. Стрельцов рассовать по стружкам, – сказал Степан есаулам. – Гребцами. У нас никого не задело?

Есаулы промолчали. Иван Черноярец отвернулся.

– Кого?

– Дедку… Стыря. И ишшо восьмерых.

– Совсем? Дедку-то…

– Совсем.

– Эх, дед… – тихо, с досадой сказал Степан. И болезненно сморщился. И долго молчал. – Сколь стрельцов уходили? – спросил.

Заспорили.

– Пятьсот.

– Откуда?.. С триста, не боле.

– Эк, какой ты – триста! Три сотни?.. Шесть!

– Пятьсот, – сходились многие.

– Мало, – сказал Степан.

Не поняли – чего мало.

– Надо деду поминки справить. Добрые поминки!

– Пятьсот душ отлетело – то добрые поминки.

– Мало! – упрямо повторил Степан. И пошел прочь от казаков. Оглянулся, сказал: – Иван, позови Проньку, Ивашку Кузьмина, Сеньку Резаного. – И продолжал идти краем берега.

Ночью сидели в приказной избе: Степан, Ус, Шелудяк, Черноярец, дед Любим, Фрол Разин, Сукнин, Ларька Тимофеев, Мишка Ярославов, Матвей Иванов. Пили. Горели свечи.

В красном углу, под образами, сидел… мертвый Стырь. Его прислонили к стенке, обложили белыми подушками, и он сидел, опустив на грудь голову, словно задумался. Одет был во все чистое, нарядное.

Пили молча. Наливали и пили. И молчали… Грустными тоже не были.

Колебались огненные язычки свечей… Сурово смотрели с иконостаса простреленные святые.

Тихо, мягко капала на пол вода из рукомойника. В тишине звук этот был нежен и отчетлив: кап-кап, кап-кап…

Фрол Разин встал и дернул за железный стерженек рукомойника. Перестало капать.

Еще налили. Выпили.

Степан посмотрел на деда Стыря и вдруг негромко запел:

– «Ох, матушка, не могу,

Родимая, не могу…»

Подхватили. Негромко:

– «Не могу, не могу, не могу,

могу, могу!»

Снова повел Степан. Он не пел, скорее, проговаривал:

– «Сял комарик на ногу,

Сял комарик на ногу…»

Все:

– «На ногу, на ногу, на ногу,

ногу, ногу!

Ой, ноженьку отдавил,

Ой, ноженьку отдавил,

Отдавил, отдавил, отдавил,

давил, давил!

Подай, мати, косаря,

Подай, мати, косаря,

Косаря, косаря, косаря,

саря, саря!

Рубить, казнить комара,

Рубить, казнить комара,

Комара, комара, комара,

мара, мара!

Отлетела голова,

Отлетела голова,

Голова, голова, голова,

лова, лова!»

За окнами стало отбеливать.

Вошел казак, доложил:

– Со стены сказывают: горит.

Степан налил казаку большую чарку вина, подал:

– На-ка… за добрую весть. Пошли глядеть.

Далеко на горизонте зарницами играл в небе отблеск гигантского пожара: горел Камышин.

– Горит, – сказал Степан. – Поминки твои, Стырь.

– Славно горит!

– Молодец, Пронька. Добрый будет атаман на Царицыне.

Раскатился вразнобой залп из ружей и пистолей…

Постояли над могилками казаков, убитых в бою со стрельцами. Совсем свежей была могилка Стыря.

– Простите, – сказал Степан холмикам с крестами. Постояли, надели шапки и пошли.

С высокого яра далеко открывался вид на Волгу. Струги уже выгребали на середину реки; нагорной стороной готовилась двинуть конница Шелудяка.

– С богом, – сказал Степан. И махнул шапкой.

Долго бы еще не знали в Астрахани, что происходит вверху, если бы случай не привел к ним промышленника Павла Дубенского. Начальные люди астраханские взялись за головы.

– Как же ты-то проплыл?

– Ахтубой. Там переволокся, а тут, у Бузана, вышел. Я Волгой-то с малых лет хаживал, с отцом ишшо, царство ему небесное…

– Сколько ж у его силы?

– То стрельцы-то сказывали: тыщ с десяток. Но не ручались. А на Царицыне атаманом Пронька Шумливый. Завели в городе казачий…

– Ты плыл, Камышин-то стоял ишшо?

– Стоял. А потом уж посадские сказали: спалили.

Митрополит перекрестился.

– Говорите, – велел воевода. – Как их, подлецов, изменников, к долгу обратить?

– Зло сталь очшень большой, – заговорил Давид Бутлер, корабельный капитан. – Начшальник Стенька не может удерживать долго флясть…

– Пошто так?

– Са ним следовать простой чшеловек, тольпа – это очшень легкомысленный… мм… как у вас?.. – Капитан показал руками вокруг себя – нечто низменное, вызывающее у него лично брезгливость.

– Сброд? Сволочь? – подсказал Прозоровский.

– Сволючшь!.. Там нет ферность, фоинский искусств… Дисциплин! Скоро, очшень скоро там есть – попалам, много. Фафилон!

– Жди, когда у его там Вавилон будет! – воскликнул подьячий Алексеев. – Свои-то, наши-то сволочи, того гляди, зубы оскалют.

– Надо напасть на их в ихном же стане! – заключил молодой Прозоровский. – Другого выхода нету. Напасть и рассеять. Тогда и наши хвост прижмут. Сколько у нас всех?

– Всего войска – с двенадцать тыщ, – ответствовал Иван Красулин.

Боярин Прозоровский хлопнул себя по ляжкам.

– А если у его, вора, больше?!

– Не числом бьют, Иван Семеныч, – заметил митрополит. – Крепостью.

– Где она, крепость-то? Стрельцы?.. Они все к воровству склонные.

– Подвесть их под присягу!..

– Они вон жалованья требуют.

– Подвесть под присягу, – еще раз сказал митрополит. – Острастку сделать…

Из-под яра вывернулись семеро конных – Разин с окружением.

Конница Шелудяка растянулась далеко по дороге. Ехали шагом.

Увидев впереди Разина, Шелудяк выехал вперед.

– Чего, батька? – издали еще спросил Шелудяк.

– Ничего, попроведать вас захотел.

– А-а… Здорово, атаманы!

– Здорово. Задницы не посбивали ишшо?

– Жарко, ну ее к дьяволу!..

Степан отъехал в сторону от дороги.

– Дед, – обратился он к Любиму, – есть у тебя проворный хлопец?

– У меня. все проворные.

– Мне всех не надо. А одного найди – в Астрахань поедет, к Ивашке Красулину.

– Гумагу?..

– Никаких гумаг. Взять все в память.

Мимо шла и шла конница. Со Степаном здоровались.

– По чарочке ба, Степан Тимофеич? Глотки повысыхали.

Степан усмешливо щурил глаза. Вдруг увидел кого-то.

– Макса Федоров!

Молодой казак (знакомый нам игрок в карты) придержал коня.

– Ехай суды.

Макса подъехал. Степан улыбался растерянности парня.

– Чего ж не здороваисся? Не узнал, что ли? Я вот тебя узнал.

– Здоров, батька.

– Здоров, сынок. Как, в картишки стариков обыгрываешь?

– Нет! – выпалил Макся. И покраснел.