Киноповести - Василий Макарович Шукшин

он нам ответит, чем ему твой Исус, не глянется.

– Ты-де обиженный, потому мажешь его такого, – рассказывал Алешка. – А я говорю: да ты что? Без ума, что ли, бьесся? Чо это я на его обиженный? Он, что ли, ноги мне отнял?

Митрополит молился перед иконой Божьей Матери. На коленях. Увидев грозного атамана, поднял руку, как для проклятия.

– Анчихрист!.. Душегубец! Земля не примет тебя, врага господня. Смерти не предаст.

– Молчи, козел! Пошто иконки Алешкины не велишь покупать?

– Ах ты, ябеда убогая!.. – воскликнул изумленный митрополит. – К кому пошел жалиться-то?.. К анчихристу! Он сам его растоптал, бога-то…

– Отвечай! – Степан подступал к митрополиту. – Чем плохой Исус?

– Охальник! На кого голос высишь?! – сказал Иосиф. – Есть ли крест на тебе?

Степан болезненно сморщился, резко крутнулся и вышел от митрополита. Сел на табурет и смотрел оттуда пристально. Слушал.

– Чем плохой Исус, святой отче? – спросил Матвей.

Митрополит поднялся.

– Господь-бог милосердный отдал нам сына свово на смерть и муки… Злой он у тебя! – вдруг как-то даже с визгом, резко сказал он Алешке. – И не ходи и не жалься. Не дам бога хулить. Иисус учил добру и вере. – Митрополит выхватил у Алешки иконку и ткнул ею ему в лицо. – А этому впору нож в руки да воровать на Волгу. С им вон. – Иосиф показал на Степана. – Они живо сговорятся…

Степан пошел из храма.

– Конец тебе, святой отец, – сказал Матвей.

– Рука не подымется у злодея…

– У тебя язык подымается, подымется и рука. Чего разошелся-то?

– Да вот ведь!.. Во грех ввел! – Митрополит в сердцах ударил Алешку иконкой по голове и повернулся к Богородице. – Господи, прости меня, раба грешного, прости меня, матушка Богородица…

Алешка почесал голову.

– Злой… А сам-то не злой?

– Выведете из терпения!..

Вошел Степан. Вел с собой Сеньку Резаного.

– Кого тут добру учили? – спросил он, опять подступая к митрополиту. – Кто тут милосердный? Ты? Ну-ка, глянь суды! – Сгреб митрополита за грудки и подтащил к Сеньке. – Открой рот, Сенька. Гляди!.. Гляди, сучий сын! Где так делают? Можа, у тебя в подвалах? Ну, милосердный козел! – Степан крепко встряхнул Иосифа. – Всю Русь на карачки поставили с вашими молитвами, в гробину вас, в три господа-бога мать!.. Мужику голос подать не моги – вы тут как тут, рясы вонючие! Молись Алешкиному Исусу! – Степан выхватил из-за пояса пистоль. – Молись! Алешка, подставь ему свово Исуса.

Алешка подпрыгал к митрополиту, подставил иконку.

– Молись, убью! – Степан поднял пистоль.

Митрополит плюнул на иконку.

– Убивай, злодей, мучитель!.. Казни, пес смердящий! Будь ты проклят!

Степана передернуло от этих слов…

Матвей упал перед ним на колени.

– Батька, не стреляй! Не искусись… Он – хитрый, он нарошно хочет, чтоб народ отпугнуть от нас. Он в святые лезет…

– Сука продажная, – усталым, чуть осипшим голосом сказал Степан, засовывая пистоль за пояс. – Июда. Правду тебе сказал Никон: Июда ты! Сапоги царю лижешь… Не богу ты раб – царю! – Степана опять охватило бешенство.

Иосиф усердно клал перед Богородицей земные поклоны.

Степан накалялся гневом все больше, но не знал, что делать. Сорвал икону Божьей Матери, трахнул ее об угол.

– Вот им, вашим богам!..

Алешка ахнул:

– Батька, не надо так…

– Бей, коли, руби все, – смиренно сказал Иосиф. – Дурак ты, дурак заблудший… Что ты делаешь?! Не ее ты ударил! – Он показал на икону. – Свою мать ударил, пес.

Степан вырвал саблю, подбежал к иконостасу, начал рубить его.

– Господи, прости ему! – громко взмолился митрополит. – Господи, прости!.. Не ведает он, что творит. Прости, господи.

– Ух, хитрый старик! – вырвалось у Матвея.

– Батька, не надо! – Алешка заплакал. – Страшно, батька…

– Прости ему, господи, поднявшему на тебя руку, – не ведает он…

Степан бросил саблю в ножны. Вышел из храма.

– Кто породил его, этого изверга! Не могла она его прислать грудного в постели…

Степан шагал через размахнувшийся вширь гулевой праздник. На всей площади кремля стояли бочки с вином. Казаки и астраханцы вовсю гуляли. Увидев атамана, заорали:

– Будь здоров, батюшка наш, Степан Тимофеич!

– Дай тебе бог много лет жить и здравствовать, заступник наш.

– С нами чару, батька?

– Гуляйте, – сказал Степан. И вошел в приказную палату.

Тут на столе, застеленном дорогим ковром, лежал мертвый Иван Черноярец. Ивана убили в ночном бою.

Никого в палате не было.

Степан тяжело опустился на табурет в изголовье Ивана.

– Вот… Ваня… – И задумался, глядя в окно. Вошел Фрол Разин.

– Там Васька разошелся… Про тебя в кружале орет что попало.

– Что орет?

– Он-де Астрахань взял, а не ты… И Царицын он взял.

– Пень, – сказал Степан. – Здорово пьяный?

– Еле на ногах…

– Кто с им?

– Его все… Хохлачи, танбовцы… Чуток Ивана Красулина не срубил. Тот хотел ему укорот навести.

Степан вскочил, стремительно пошел из палаты.

– Сейчас он у меня Могилев возьмет.

Утром Степана разбудил Матвей.

– Степан! А Степан!.. Подымись-ка!

– А?

– Подымись, мол.

Степан приподнял тяжелую хмельную голову, огляделся вокруг. С ним рядом лежала женщина, блаженно щурила сонные глаза. Баба молодая, гладкая.

– Ты кто такая? – спросил Степан.

– Женка твоя. – Баба засмеялась.

– Тю…

– Иди-ка ты отсюдова! – сердито сказал Матвей бабе. – Развалилась… дура гладкая…

– Степан, застрель его, – сказала баба.

– Иди! – прикрикнул Степан.

Баба выпростала из-под одеяла крепкое тело, сладко потянулась.

– Ох, ноченька!.. Как только я вытерпела?

– Иди, сказали! – закричал Матвей. – Бесстыжая…

– На, поцалуй мою ногу. – Баба протянула Матвею ногу.

– Тьфу!..

Степан толкнул бабу с кровати.

Баба засмеялась, взяла одежонку и ушла в другую избу.

Степан спустил ноги с кровати, потрогал голову.

– Помнишь что-нибудь? – спросил Матвей.

– Найди вина чару. – Степан поискал глазами по избе.

Матвей достал из кармана темную плоскую бутыль, подал.

Степан отпил с жадностью, вздохнул:

– Ху!

– Степан, нельзя так… – Матвей изготовился говорить долго и внушительно. – Этак мы не токмо в Москву, а куды подальше сыграем – в гробину, как ты говоришь. Когда…

– Где Васька? – спросил Степан.

– Где Васька?.. Кто его знает? Сидит где-нибудь так же вот похмеляется. Ты помнишь, что было-то?

Степан поморщился.

– Не гнуси, Матвей. Тошно.

– Будет тошно! С Васькой вам разойтися надо. Пока, до беды-то. Вместе вам ее не миновать. Оставь его тут атаманом – куда с добром! И – уходить надо, Степан. Уходить, уходить. Ты человек войсковой – неужель не понимаешь? Сопьются все с круга!..

– «Понимаешь», «понимаешь»… А не дать погулять – это тоже обида. Вот и не знаю, какая беда больше: дать погулять или не дать.

– Смотрите маленько. Да сам-то поменьше пей. Дуреешь ты – жалко до слез.

– Опять учить пришел?

Матвей на этот раз почему-то не испугался.