Киноповести - Василий Макарович Шукшин

честь. Молились.

Двери храма были затворены еще железной решеткой. Храбрый Фрол стоял у входа с большим ножом.

Еще вбежали несколько дворян – последние.

– Вошли… Через Житный и Пречистенские ворота… Пречистенские вырубили. Все посадские к вору перекинулись, стрельцы…

В дверь (деревянную) забарабанили снаружи. Потом стали бить чем-то тяжелым, наверно бревном. Дверь затрещала и рухнула. Теперь сдерживала только решетка. Через решетку стали стрелять.

Одна пуля попала в ребенка на руках у матери. Мать завыла. Ужас смертный охватил осажденных.

Решетка подалась под ударами. Упала.

Фрола изрубили.

Воеводу подняли, вынесли из храма и положили на землю под колокольней. Дворян, купцов, стрельцов – всех, кроме женщин, вязали, выводили из храма и сажали рядком под колокольню.

Светало. Бой утихал. Только в отдельных местах еще слышались стрельба и крики.

С зарей появился Степан. Стремительно прошел к колокольне, остановился над лежащим воеводой… Он (Степан) был грязный, без шапки, кафтан в нескольких местах прожжен. Злой и возбужденный – глаза блестят.

Суд не сулил пощады.

– Здоров, боярин! – сказал.

Прозоровский глянул на него снизу, стиснул зубы от ненависти и боли, отвернулся.

– Тебе передавали, что я приду? Вот я пришел. Как поживает шуба моя? Как здоровье сынка моего, Макси?

Из храма вышел митрополит.

– Атаман, пожалей ранетова…

– Убрать! – велел Степан.

Митрополита взяли под руки и увели в храм.

– Разбойники! – крикнул он. – Как смеете вы касаться меня!

– Иди, отче, не блажи. Не до тебя.

– Принесите боярину шубу, – велел Степан. – Ему холодно. Знобит.

Побежали за шубой.

Огромная толпа астраханцев, затаив дыхание, следила за атаманом. Вот она, жуткая и желанная минута расплаты! Вот он, суд беспощадный.

И Разин был бы не Разин, если бы сейчас хоть на мгновение задумался – как решать судьбу ненавистного воеводы.

Принесли шубу (ту самую, которую выклянчил воевода).

– Стань, боярин… – Степан помог Прозоровскому подняться. – От так… От какие мы хорошие, послушные. Болит? Болит брюхо у нашего боярина. Это ж кто же ширнул нашему боярину в брюхо-то? Ай-яй… Надевай-ка, боярин, шубу. Вот какие мы нарядные стали! Вот какие мы славные!.. Ну-ка, пойдем со мной, боярин. Пойдем мы с тобой высоко-высоко! Ну-ка, ножкой – раз!.. Пошли мы с боярином…

Степан повел Прозоровского на колокольню. Огромная толпа в полной тишине следила – медленно поднимала глаза выше и выше…

Степан и воевода показались наверху. Постояли немного, глядя на народ. Потом Степан сказал что-то на ухо воеводе, похоже, спросил. Тот покачал головой. Степан плечом толкнул его вниз.

Воевода грянул оземь и не копнулся.

Начался короткий суд над «лучшими» людьми города: дворянами, купцами, стрелецкими начальниками, приказными.

Степан шел вдоль ряда сидящих, спрашивал:

– Кто?

– Тарасов Лука, подьячий приказ…

Степан делал жест рукой – рубить. Следовавшие за ним казаки рубили.

– Кто?

– Сукманов Иван Семенов, гостем во граде…

Жест рукой. Сзади короткий, смачный удар с придыхом.

– Кто?

– Батюшка, не губи!..

– Кто?

– Сын боярский…

– Кх-эк!..

– Кто?

– Не скажу, вор, душегубец, раз…

– Ыык!

– Кто?

– Подневольный, батюшка. Крестьянин, с Самары, с приказу, с гумагами послан…

– Врет! – крикнули из толпы. – С Самары, только не крестьянин, а с приказу и суды в приказ послан…

– Кх-эк!..

Некоторых Степан узнавал.

– А-а! Подьячий! А зовут как, забыл…

– Алексей Алексеев, батюшка…

– За ребро, на крюк.

– Батюшка!.. Атаман, вечно богу молить буду и за детей…

Подьячего уволокли.

Еще одного узнал атаман – персидского князька, брата юной персиянки, бывшей наложницы своей.

– Князь?.. Засиделся ты здесь. – Жест рукой.

Удар сзади.

– Кто?..

У ног Степана, обгоняя его, заструился резвый ручеек крови.

– Где хоронить, батька? – спросили Степана.

– В монастыре. Всех – в одну братскую…

– И воеводу?

– Всех.

На площадь перед приказной палатой сносили всякого рода «дела», списки, выписи, грамоты… Еще один суд – над бумагами.

– Вали!.. В гробину их… – Степан успел хватить где-то зелена вина и был в том самом состоянии, когда никто не знал, что сделает он в следующую минуту.

– Все, батька!

– Запаляй!

Костер запылал.

– Звони! – заорал Степан. – Во все колокола!.. Весело, чтоб плясать можно. Бего-ом! Зарублю, черти!..

Зазвонили с одной колокольни, с другой, с третьей… Скоро все звонницы кремля вызванивали нечто веселое, игривое…

Степан сорвал шапку, хлопнул оземь и пошел с приплясом вокруг костра.

– Ходи! – заорал.

К нему подстраивались сзади казаки и тоже плясали: притоптывали, подбоченившись, приседали и «ухали» по-бабьи. Подбегали из толпы астраханцы, кто посмелей, тоже плясали.

– Ходи! – кричал Степан. Сам он «ходил» серьезно, вколачивал одной ногой… Странная торжественность была на его лице – какая-то болезненная, точно он после мучительного, долгого заточения глядел на солнце.

Плясали: Ус, Мишка Ярославов, Федор Сукнин, Лазарь Тимофеев, дед Любим, Сенька Резаный, татарчонок, Шелудяк, Фрол Разин, Кондрат – все. Свистели, ухали.

Видно, жила еще в крови этих людей, горела языческая искорка – это был, конечно, праздник. Сожжение самого отвратительного, ненавистного, злого идола – бумаг.

Прибежал откуда-то Матвей.

– Ходи!.. Покажь ухватку, Рязань косопузая.

Матвей с удовольствием пошел, смешно семеня ногами.

Костер догорел.

Догадливый Иван Красулин катил на круг бочку с вином.

– Эге!.. Добре! – похвалил Степан. – Выпьемте, ка-заченьки!

Выбили в бочке дно; подходили, черпали чем попало – пили.

Астраханцы завистливо ухмылялись.

– Всем вина! – велел Степан. – Что ж вы стоите? А ну, в подвалы! Все забирайте! Дуваньте поровну, не обижайте друг дружку! Кого обидют, мне сказывайте!

– Дай дороги, черти дремучие! – раздался вдруг чей-то звонкий, веселый голос. Народ расступился, но все еще никого не видно. – Шире грязь – назем плывет! – звенел все тот же голос, а никого не видно.

И вдруг увидели: по узкому проходу, образовавшемуся в толпе, прыгает, опираясь руками о землю, человек. Веселый молодой парень, крепкий и красивый, с глазами небесного цвета. Ноги у него есть, но высохшие, маленькие.

– Атаман!.. Рассуди меня, батюшка, с митрополитом.

– Ты кто?

– Алешка Сокол. Богомаз.

– Так. Чего ж митрополит?

– Иконки мои не берет! – Алешка стал доставать из-за пазухи иконки в ладонь величиной.

Степан взял одну, посмотрел.

– Не велит покупать у меня!

– Пошто?

– А спроси его? Кто там? – Алешка показал снизу на иконку, которую Степан держал в руках.

– Где?

– На иконке.

– Тут?.. Не знаю.

– Исус! Вот. Так он говорит: нехороший у тебя Исус!

– Чем жа он нехороший? Исус как Исус…

– Во! Он, говорит, недобрый у тебя. Вели ему, батюшка, покупать у меня. Мне исть нечего.

Матвей взял у Алешки иконку, тоже стал разглядывать. Усмехнулся.

– Чего ты? – спросил Степан.

– Ничего.

– Как тебе Исус?

– Хороший Исус. Я б тоже такого намазал, если б умел. Строгий Исус. Привередничает митрополит…

– Где митрополит? – спросил Степан.

– В храме.

– Пошли, Алешка. Сейчас