Киноповести - Василий Макарович Шукшин

Степан и есаулы засмеялись.

– Чего ты отпираться-то кинулся! Старика обыграть – это суметь надо. Они хитрые. – Степан спрыгнул с коня. – Иди суды.

Макся тоже спешился и отошел с атаманом в сторону. Тот долго ему что-то втолковывал. Макся кивал головой. Потом Степан приобнял парня, поцеловал и отпустил.

Конница все шла.

Степан сел на коня, тронул тихим шагом. Есаулы – за ним.

Степан думал о чем-то. Обернулся, позвал:

– Матвей!

Матвей Иванов подъехал, пристроил своего конька к шагу разинского.

– Чего ты мне про бога говорил? Я забыл…

– Полюбить я его хотел, бога-то.

– Ну?

– Ну и не мог.

– Пошто?

– Не знаю, не мог… Барин он, бог-то. Любит, чтоб перед им на карачках ползали. А он ишшо поглядит – помочь тебе или нет. Какой это бог! От таких-то богов на земле деваться некуда.

– А царь?

– Что?

– Царя любишь?

– А ты?

– Я тебя спрашиваю.

– А мне интересно, как ты.

– Хитрый ты. Все мужики хитрые.

– А ты не хитрый?

– Чего ты заладил: «а ты», «а ты»?

Матвей усмехнулся.

– А что, хитрый? – спросил Степан.

– Хитрый, – честно сказал Матвей. – Да рази это плохо? Тебе и надо хитрому быть – эвон люду-то сколь!

– Где ж я хитрый, к примеру?

– Да с царем с тем жа… Всем говоришь, что ты за государя, а сам… Знаю я, как ты про его думаешь. Я тоже так думаю. Обложил он нас со своей державой, как зверей… Сокольник, змей ползучий. Совсем теперь привязал мужика к поместнику – вместях травить будут. Теперь и не уйдешь никуды! Бессрочные мы теперь… Эх, Степушка!..

– Такой жа вить человек – тоже баба родила! Пошто так повелось-то? Взяли одного посадили и давай перед им лбы расшибать. Что, с ума, что ль, все посходили? Али затмение какое нашло?

– Дьявол его знает! Боятся. А ему уж – вроде так и надо, вроде уж он не он и до ветру не под себя ходит. Так и повелось. А небось перелобанить хорошо поленом, дак и ноги так же протянет, как я, к примеру.

Степан слушал Матвея.

Матвей смолк.

– Ну? – спросил Степан.

– Чего?

– Перелобанить, говоришь?

– К примеру, мол.

– Чижолый у тебя пример. Да ишшо если осиновый пример.

Засмеялись.

– А что Никон? – спросил вдруг Степан с искренним интересом. – Глянется мне этот поп! Взял с царем переругался… А?

– Ну и что?

– Как жа?.. Молодец! А к нам не пошел, хрен старый. Тоже, видно, хитрый.

– Зачем ему? У его своя смета… Им как двум медведям – тесно в одной берлоге. Это от жиру.

– Нет, я таких стариков люблю. Возьму вот и скажу, что Никон со мной идет. А?

– Зачем?

– Так… Народ повалит, мужики.

Матвей молчал.

– Делай как знаешь…

– А ты как думаешь?

– Опять ведь за нож схватисся?

– Да нет!..

– Дурость это – с Никоном-то. «Народ повалит!» Эх, как знаешь ты народ-то!.. Так прямо и кинулись к тебе мужики – узнали: Никон идет. Тьфу! Поднялся волю с народом добывать, а народу-то ни хренашеньки и не веришь. Стало быть, мало мужику, что ты ему волю посулил, дай ему ишшо попа? Ну и дурак… Пойдем волю добывать, только я тебя обману. Так?

Степан уставился на Матвея неподвижным взглядом.

Матвей, недолго думая, подстегнул коня и скрылся в рядах конников.

Пыточный подвал в Астраханском кремле.

На дыбе – Макся. Он уже «куняет» – почти без сознания: так избит. Устали и заплечные, и пищик, и подьячий.

Вошли старший Прозоровский с Иваном Красулиным.

– Ну, как? – спросил воевода.

– Молчит, дьяволенок. Из сил выбились…

Воевода зашел с лица Максе.

– Ух, как они тебя-а!.. Однако перестарались! Зря, не надо так-то. Ну-ка, снимите его, мы с им сейчас поговорим. Эк, дорвались, черти!

Максю сняли с дыбы. Рук и ног не развязали, положили на солому. Воевода подсел к нему.

– К кому посылали-то? Кто?

Макся молчит.

– Ну?.. Чего сказать-то велели? Кому?

Макся повел глаза на воеводу, на Красулина… Отвернулся.

Воевода подумал. И ласково попросил:

– Ну-ка, погрейте его железкой – авось сговорчивей станет.

Палач накалил на огне железный прут…

– К кому послали-то? – все так же ласково спрашивал воевода. – Зачем?

Макся взвыл, забился на соломе. Палач отнял прут, положил его опять в огонь.

– Кто послал-то? Стенька? Вот он как жалеет вас, батюшка-то ваш. Сам там пьет-гуляет, а вас посылает на муки. А вы терпите. К кому послали-то? Мм?..

Макся молчал. Воевода мигнул палачу. Тот взял прут и опять подошел к лежащему Максе.

– Последний раз спрашиваю! – стал терять терпение воевода. – К кому шел?

Макся молчал.

Палач провел прутом по спине.

Макся взвыл.

Воевода встал. Сделался совсем злой.

– Пеняй на себя, парень.

Двадцать пятого мая, в троицын день, с молебствиями, с колокольным звоном провожали астраханский флот под началом князя Львова навстречу Разину.

Посадский торговый и работный люд стоял на берегу. Смотрели на проводы. Ликований не было.

Здесь же, на берегу, была заготовлена виселица.

Ударили пушки со стен.

К виселице подвели Максю, накинули петлю и вздернули.

Макся был истерзан на пытках, смотреть на него без сострадания никто не мог. В толпе астраханцев возник неодобрительный гул. Стрельцы на стругах и в лодках отвернулись от ужасного зрелища.

Воевода понял свою ошибку, велел снять труп. Махнул князю, чтоб отплывали.

Флот отвалил от берега, растянулся по реке.

Воевода с военными иностранцами, которые оставались в городе, направился к кремлю.

Гул и ропот в толпе не утихли, когда приблизился воевода с окружением, напротив, стали определенно угрожающими.

Послышались отдельные выкрики:

– Негоже учинил воевода: в святую троицу человека казнили!

– А им-то что!.. – вторили другие.

Младший Прозоровский приостановился было, чтоб узнать, кто это посмел голос возвысить, но старший брат дернул его за рукав и показал глазами – идти вперед и помалкивать.

– Сволочи! – сказал Михайло Прозоровский. – Как заговорили.

– Иди, вроде не слышишь, – велел воевода. – Даст бог, князь Семен обернется скоро: всех найдем.

– Прижали хвосты-то! – орали.

– Узю их!..

– Сволочи! – горько возмущался Михайло Прозоровский.

Так было в Астрахани.

А вот как было на Волге, пониже Черного Яра.

Разинцы со стругов заметили двух всадников на луговой стороне (левый берег). Всадники махали руками.

– Похоже, татары.

– Они…

– Чего-то надо. Сказать, видно, хотят чего-то.

Степан всматривался в далекий берег.

– Ну-ка, кто-нибудь – сплавайте!

Стружок полегче отвалил от флотилии, замахал веслами на ту сторону.

Степан сошел на берег, крикнул вверх, на крутояр:

– Федька!..

Наверху показалась голова Федьки Шелудяка.

– Батька, звал?

– Будь наготове! – сказал ему Иван Черноярец. (Степан в это время переобувался: промочил