Лэшер - Энн Райс

Внезапно еле тлеющий огонь вспыхнул множеством искр. Яудивленно вскинул голову. Передо мной собственной персоной стояла Мари-Клодетт,моя обожаемая бабушка. Никогда прежде она не выглядела столь бодрой и цветущей.Свежие ее щеки сияли румянцем, губы казались сочными и мягкими. Без всякогоусилия она подняла меня с земли, поцеловала и опустила вновь. А потом онаисчезла. Исчезла в мгновение ока. Лишь маленький костер по-прежнему горел умоих ног.

Я понял, что означало это видение. Бабушка прощалась сомной. Она отошла в иной мир. Я позвал Октавия и сказал, что нам необходимобезотлагательно вернуться в Ривербенд. По пути домой нас настиг жестокийураган, и нам пришлось пробираться сквозь сплошную стену дождя, сражаясь снеистовым ветром, порывы которого швыряли нам в лицо листья, обломки сучьев идаже мелкие острые камни. Наконец мы добрались до ворот дома, и рабы,выбежавшие нам навстречу, поспешили укутать нас одеялами.

Мари-Клодетт и в самом деле скончалась. Заливаясь слезами, ярассказал матери о том, каким образом узнал об этом горестном событии. Думаю,впервые за всю мою недолгую жизнь мать получила возможность убедиться в моейнезаурядности. И хотя я сидел у нее на коленях, свернувшись калачиком, онавпервые разговаривала со мной не как с несмышленым дитятей, а как со взрослыммужчиной.

— Значит, бабушка посмотрела на тебя и поцеловала… —несколько раз повторила она.

А потом в спальне покойницы, где родственники и слугирыдали, открытые ставни хлопали на ветру, а охваченный ужасом и тоскойсвященник читал молитвы, я вновь увидел нашего семейного призрака. Он стоял заплечом матери. Глаза наши встретились, и я заметил, что взор его полон мольбы изатуманен слезами. А потом он исчез — как бывало всегда.

Наверное, Майкл, вы полагаете, что именно так закончится имоя собственная история, то есть сейчас вы мысленно произнесете еезаключительные слова: «И тогда Джулиен исчез» — и… Но где я окажусь после этого— вот в чем вопрос. Куда мне предстоит отправиться? Где я обретался до того,как вы призвали меня сюда, — на небесах или в аду? Я так устал, что мнебезразлична моя дальнейшая участь. Полагаю, в этом мое спасение.

Но вернемся к тому далекому дню, печальному, шумному исуматошному. Итак, дождь стучал по крыше, ветер хлопал ставнями, а бабушканедвижно лежала на высокой резной кровати — такая аккуратная и маленькая подроскошным кружевным покрывалом. Мать, худощавая и темноволосая, не сводила сменя глаз, призрак, стоявший у нее за плечом, вновь принял образ красивогомужчины, а крошка Кэтрин заходилась плачем в своей колыбели. Именно с того дняначалась моя взрослая жизнь, в которой мне предстояло стать главной опорой дляматери и всей семьи.

Вскоре после того, как бренные останки Мари-Клодетт обрелипокой на приходском кладбище — ведь мы, католики, никогда не хороним умерших всобственных имениях, а только в освященной земле, — матерью овладел первыйприступ безумия. И я был тому единственным свидетелем.

Вернувшись домой после погребальной церемонии, Маргаритаподнималась по лестнице в свои покои, как вдруг с губ ее сорвался пронзительныйвопль. Я бросился вслед за ней и успел ворваться в комнату прежде, чем оназаперла двери. Она кричала не переставая, и голос ее был полон тоски иотчаяния. Несомненно, крики эти исторгала из ее груди глубокая скорбь поушедшей матери, которой она многое не успела сказать и для которой уже ничегоне могла сделать. Но постепенно горе переросло в дикий гнев.

И гнев это обрушился на духа, не сумевшего предотвратитьсмерть Мари-Клодетт. «Лэшер, Лэшер, Лэшер», — беспрестанно повторяла мать,и голос ее дрожал от ярости. Она хватала с постели подушки и в клочья разрываланаволочки, так что вся комната оказалась сплошь усыпанной перьями. Если вамникогда не доводилось быть свидетелем подобного зрелища, советую разорватьперьевую подушку — увидите, что получится. Воистину с этим зрелищем ничто неможет сравниться. Маргарита разорвала целых три подушки, так что в воздухевихрем кружились тысячи перьев. Усыпанная ими с ног до головы, мать вопила безумолку. Никогда до той поры мне не доводилось видеть существа, столь глубоконесчастного и одинокого. Глядя на терзания матери, я начал жалобно всхлипывать.

Увидев это, она бросилась ко мне, сжала в объятиях и,заливаясь слезами, стала просить у меня прощения за жуткое представление,разыгравшееся на моих глазах. Прижимаясь друг к другу, мы улеглись на кровать,и вскоре мать, утомленная криками и рыданиями, уснула. На усадьбу нашуспустилась ночь. В ту пору, когда масляные лампы были редкостью и дажесостоятельные люди в большинстве своем обходились свечами, с приходом темнотыжизнь везде замирала и все погружалось в сон.

Проснулся я где-то около полуночи. Циферблата часов яразглядеть не мог, однако чувствовал, что царит глубокая ночь. А еще я знал,что за окнами весна, и ощущал неодолимое желание откинуть москитную сетку,выйти на свежий воздух и полюбоваться луной и звездами.

Так вот, едва я сел, как увидел перед собой призрака — онсидел на краешке кровати и протягивал ко мне свою белую руку. Я не издал низвука — просто не успел. Ибо в тот же миг пальцы его коснулись моей щеки, и этоприкосновение неожиданно оказалось чрезвычайно приятным. Мне даже почудилось,что нежный ночной воздух ласкает меня и призрак, растворившись в нем, целуетменя невидимыми губами, гладит, наполняя блаженством. Если вы помните, какиевсепоглощающие чувства способен испытывать ребенок в столь юном возрасте, топонимаете, о чем я говорю!

После того как он прекратил меня ласкать, я, охваченныйистомой, прикорнул под боком у матери и тут снова увидел его во плоти. На этотраз он стоял у окна. Ослабевший, потрясенный только что испытаннымнаслаждением, я соскочил с кровати, подбежал к призраку и схватил его забезвольно свисавшую руку — внешне она ничем не отличалась от обыкновеннойчеловеческой. Он взглянул на меня сверху вниз, причем взгляд его был исполненнеизбывной печали. Вместе мы откинули закрывавшую окно сетку и вышли нагалерею.

Мне показалось, что на свету он сразу же начал дрожать итаять. Раза три или четыре он пропадал и появлялся вновь и в конце концов исчезокончательно, оставив после себя лишь облачко теплого воздуха. Окруженный этиммягким теплом, я впервые услышал его голос — чудный, внушающий безграничноедоверие, он зазвучал в моем сознании.

— Я нарушил клятву, данную Деборе, — произнес он.

— Что это была за клятва? — спросил я.

— Ты даже не знаешь, кто такая Дебора, ты, несчастноедитя из плоти и крови, — с истерическим смешком заявил призрак. Послеэтого он с самыми нелепыми интонациями принялся декламировать какие-тобессмысленные вирши.