Еврейская сага. Книга 3. Крушение надежд - Владимир Голяховский

Ильин доверительно сказал Павлу:

— Партком принял решение: 30 декабря будем принимать в Союз писателей Александра Исаевича Солженицына. Пришло указание из ЦК, сам Хрущев дал согласие.

Но о самом авторе повести еще ничего не было известно, ходили слухи, что он побывал в заключении.

* * *

Александр Солженицын был арестован во время войны, прямо на фронте, в феврале 1945 года. Военная цензура донесла сотрудникам СМЕРШа, что в переписке с другом он ругательно высказывался о «пахане», под которым угадывался Сталин. При обыске в его личных вещах нашли «резолюцию», в которой он сравнивал сталинские порядки с крепостным правом старой России.

Его приговорили к восьми годам заключения в исправительно-трудовых лагерях, Сначала он работал в «шарашке», спецтюрьме, где использовали труд арестованных ученых. Там Солженицын полностью разочаровался в марксизме, со временем поверил в Бога и склонился к православно-патриотическим идеям. В августе 1950 года его направили в Степлаг, особый лагерь в Экибастузе. Он отбывал на общих работах, был некоторое время бригадиром, участвовал в забастовке.

Все годы в заключении Солженицын много сочинял, но писать не мог, в лагерях писать не разрешалось, да и нечем было и не на чем, ни карандашей, ни бумаги не было. Он запоминал сочиненное наизусть, чтобы когда-нибудь восстановить. Наблюдения и опыт лагерной жизни в Степлаге стали основой повести «Один день Ивана Денисовича». Это был голос человека, однажды уже погребенного заживо.

Освободили Солженицына в 1953 году, но в Центральную Россию он мог вернуться только в 1956-м, жил во Владимирской области, преподавал математику в средней школе. В феврале 1957 года был реабилитирован и поселился в Рязани, работал учителем астрономии в средней школе. Не видя возможности публиковать свои произведения, очень переживал.

В 1959 году Солженицын написал рассказ «Щ-854», таким был его собственный нагрудный номер заключенного. С помощью друга по камере, литературоведа Льва Копелева, он отдал рукопись в «Новый мир». Это и была повесть «Один день Ивана Денисовича». По счастью, она попалась на глаза сотруднице журнала Анне Берзер, она обходными путями сумела передать ее главному редактору Александру Твардовскому. Повесть напечатали в 1962 году в ноябрьском номере журнала, она сразу была переведена на многие языки и издана за границей.

* * *

Твардовский не мог бы сам решиться печатать повесть о лагерной жизни, но он был вхож к Хрущеву и очень рекомендовал ему прочитать «Один день Ивана Денисовича». Хрущев читать не любил, повесть ему прочитал его референт по культуре Владимир Лебедев. Мужиковатый диктатор слушал, симпатизировал Шухову, такому же простому мужику, как он сам, но не понял глубокого смысла и широкого значения повести. Он приказал срочно напечатать двадцать три экземпляра «для внутреннего пользования» и велел всем членам Президиума ЦК прочитать повесть. Но партийные бонзы привыкли запрещать все, что хоть каким-то боком выбивалось за рамки их представлений. Литература вообще не входила в круг их интересов, они полагали, что цель у нее одна — воспевать советскую действительность, и так, чтобы никоим образом не отражать настоящую жизнь. Бытовала эпиграмма:

Повесть Солженицына осуждала советскую действительность, это прямо «трогало» руководство, и они единодушно сказали, что повесть печатать нельзя.

В ноябре 1962 года на очередном Пленуме ЦК партии Хрущев вдруг, неожиданно, как делал многое, отошел от темы заседания, рассказал о повести Солженицына, и заявил:

— Это важная и нужная книга. — Но фамилии автора выговорить не мог и назвал его Иваном Денисовичем, так ему было проще.

На пленум привезли еще несколько сот экземпляров «Нового мира» с повестью Солженицына, и все участники расходились с двумя книжками под мышкой: красная — с решениями пленума, синяя — журнал с повестью Солженицына.

Как всегда Хрущев рубанул с плеча, разрешил Твардовскому:

— Печатайте!

И в Союзе писателей сразу закрутилась-завертелась вокруг Солженицына мышиная возня. Секретариат Союза писателей осторожно поинтересовался у Хрущева:

— Можно ли принять Солженицына в Союз писателей?

— Принимайте.

В Дом литераторов Солженицына привез на машине Твардовский. Внутри, прямо у входа, его встречал Ильин. Солженицын, высокий, худощавый, с напряженным выражением лица, с интересом оглядывался по сторонам. Их путь пролегал через ресторан, там собрались писатели второго эшелона — члены правления или жаждущие стать членами «акулы». При появлении Солженицына в почетном сопровождении Твардовского и Ильина они молча на него уставились неожиданная слава и поддержка самого Хрущева были мечтой для каждого. А Солженицын острым глазом опытного «зэка» замечал на столах большое разнообразие блюд: питались писатели хорошо, много лучше других.

Поднялись на второй этаж, к начальству. Открыли дверь в кабинет, но Солженицын сначала подошел к секретаршам Таисии и Вере, пожал им руки. Заметив сидевшего позади них Павла Берга, подошел и пожал руку и ему. При этом он так проницательно взглянул на Павла, будто сразу угадал, кто это и почему тут сидит. Павел вспомнил, что современники Льва Толстого тоже говорили о проницательном, все угадывающем взгляде великого писателя.

Ильин мягко взял гостя под локоть:

— Александр Исаевич, пожалуйста, в кабинет первого секретаря, там собрались секретари правления, все ждут вас.

— Будете обсуждать мою кандидатуру?

— Нет, ваша кандидатура уже прошла утверждение. Секретари хотят познакомиться с вами и побеседовать о литературных делах и планах.

В кабинете сидели «киты», все встали, Солженицын обошел всех, со всеми поздоровался за руку.

Все хотели похвалить нового коллегу. Раздавались слова, произносимые важным тоном:

— Я получил громадное удовольствие…

— Очень живо написано…

— Представлены выпуклые образы…

— Главный герой Шухов виден как живой.

— Речь действующих лиц очень типичная…

— Можно поздравить Александра Исааковича…

Солженицын поправил:

— Исаевича.

— Да, извините, можно поздравить Александра Исаевича с вступлением в наш Союз.

— Мы очень рады, что теперь вы член нашего Союза.

«Киты» разливались соловьями, для них главным было то, что сам Хрущев рекомендовал принять Солженицына в Союз. А герой дня слушал внимательно, наклонив голову, что-то записывал в маленький блокнот. Ему предложили:

— Вы хотели бы что-нибудь сказать?

— Да, я хочу поблагодарить особенно Александра Трифоновича Твардовского, без его помощи не по силам было бы мне опубликовать «Ивана Денисовича». Видите ли, мой путь в Союз писателей не был легким, я тянулся в литературу неосмысленно, плохо сознавая, зачем это мне и зачем литературе. Я изнывал от того, как трудно было находить свежие темы для рассказов. Страшно подумать, каким бы писателем стал я, если бы меня не посадили. Вот там-то я и увидел удел современного русского писателя, озабоченного правдой: писать надобно только для того, чтобы обо всем не забылось, стало когда-нибудь известно потомкам. Было мне суждено уцелеть, а другие, может быть, с большим даром, сильнее меня, погибли за колючей проволокой. Целая национальная литература осталась там, погребенная не только без гроба, но даже без нижнего белья, с биркой на пальце ноги. Двенадцать лет я писал и писал, и уже и смирился было с пожизненным молчанием. Сильное преимущество подпольного писателя — в свободе его пера. Но понурая свинка глубоко корень роет. И только непредсказанное, невероятное чудо роспуска миллионов невинно заключенных, соединенное с начатками человеческого законодательства, перехлестнуло прежние устои, которые всем казались незыблемыми.