«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын

Другой оборонец был симпатичнейший инженер Дембо — наш сосед, который, как и мы, отправился в exode[662], проблуждал две недели и был вынужден вернуться в Париж. Впечатления его совпадали с нашими: он тоже считал неизбежной германо-советскую войну[663].

Вернувшись в Париж из exode, мы с самого начала должны были заняться вопросом о продовольствии и побывать у всех наших поставщиков — русских и французов. Наш Рагге ни в чем не изменил своих привычек: крайняя корректность, осторожность и боязнь всего, что пахнет черным рынком и может навлечь неприятности. Конечно, иногда и его прорывало и через него можно было иметь некоторые товары без карточек, но чрезвычайно редко.

Ростовцев держал себя несколько иначе. Когда я у него спрашивал тихонько какой-нибудь редкий товар, он отвечал громко и с возмущением: «Пожалуйста, не вводите меня и моих клиентов в опасное положение. Я — не чернорыночник, и у меня вы можете получить только законные вещи по твердой цене. Чем нас смущать, пройдите лучше к кассе расплатиться за то, что взяли». С недоумением, так как еще ничего не взял, я шел к кассе следом за ним и… получал тот дефицитный товар, который спросил, и отнюдь не по твердой цене. Уходя, я получал громкое напутствие: «…Так-то вот оно лучше, господин, когда торговля честная».

У нашего приятеля Христофора, который перед оккупацией влачил жалкое существование, я нашел обилие всяких и особенно дефицитных товаров, чернорыночные цены и очень наглое обращение с французскими клиентами. При мне был такой диалог:

Клиентка: У вас есть масло?

Марья Федоровна: Да, вот оно, по цене черного рынка.

Клиентка: А по карточкам?

Марья Федоровна: Еще распределение не прибыло.

Клиентка: А это откуда?

Марья Федоровна: А вас это не касается.

Клиентка: Как эти иностранцы-чернорыночники разговаривают с французами!

Марья Федоровна: Мне очень жаль, но вы — такая же иностранка, как и я.

Клиентка: Я — парижанка и живу во Франции.

Марья Федоровна: Ну уж нет! Обе мы находимся в великой Германии.

Взбешенная клиентка уходит. Я говорю: «Марья Федоровна, зачем вы с ней так разговаривали? Во-первых, это не хорошо, у них сейчас — огромное национальное несчастье, а во-вторых, она может вам навредить». В ответ получаю: «Во-первых, мы, русские, испытали национальное несчастье раньше их, и нам тыкали им, не соблюдая никакого благородства, а во-вторых, при наших добрых отношениях с немцами мы ничего не боимся». И она рассказала мне, что в первый же день оккупации к ним зашли немцы и случайно нашли то, что искали. После этого отношения продолжались, и, наконец, пришел какой-то крупный чин (из немецкого интендантства) и предложил регулярно снабжать их товарами, пообещав полную безнаказанность и безопасность. Et voilà![664][665]

У Рецкого мы нашли иную картину. Во время некоторых визитов он делал нам отчаянные знаки глазами, явно желая сказать, что спрашивать нужно только законные товары. Сначала мы не понимали, почему, а потом заметили, что это всегда совпадало с присутствием некоего невзрачного типа, который толокся в магазине, и нельзя было понять, кто он — приказчик или покупатель. Оказалось, что это — gérant[666], назначенный немцами сейчас же после оккупации; задачей его было контролировать деятельность еврейского коммерсанта.

Рецкий разъяснил нам, что кадры таких gérant брались из дориотистской организации PPF[667], а этот, в частности, был злостным банкротом, приговоренным к тюрьме и «реабилитированным» немцами и дориотистами. Он находился у Рецкого на откупе, и этим Рецкий обеспечивал себе временную свободу действий, но отлично понимал, что в один прекрасный день gérant окажется хозяином в магазине, а настоящий хозяин будет доволен, если его просто выгонят и ограбят. Поэтому Рецкий с семьей принимал все меры к эвакуации того, что было можно спасти из магазина, на свою квартиру, а из квартиры — на тайную базу, но так, чтобы не вызвать внимания соседей.

Хорошие и надежные клиенты допускались на квартиру Рецкого, а магазин существовал как видимость. Цены у Рецкого были сверхчернорыночные, и он, не стесняясь, говорил: «Помилуйте, даже по этой цене я еще не знаю, делаю ли я выгодную операцию. Сами видите, как растут цены и редеют товары. Деньги? Что деньги? Тьфу! Может быть, очень скоро мне придется жалеть, что я все это распродал. Мне ведь с семьей тоже чем-нибудь надо будет питаться». И что же? Клиенты, в данном случае — мы, платили эти сверхцены, и в конечном счете это оказывалось выгоднее, чем ждать неделю и снова приходить за тем же. Одно было плохо: наши ресурсы, вместе сложенные, были недостаточны для образования запасов.

Приблизительно ту же картину мы нашли в других еврейских магазинах — с той только разницей, что далеко не все обнаруживали такую логичную мысль и такую энергию в проведении ее в жизнь, как Рецкий. У очень многих евреев в эту эпоху мы видели чисто библейское пассивное отношение к наступившим бедствиям. Как Иов, они пассивно ждали помощи от всевышнего, не ударяя палец о палец и рассуждая о том, что такое жизнь и что такое несчастье, покорно ожидая вестников воли божьей. А эти вестники, в форме гестапистов, уже орудовали вовсю. Где-то недалеко от нас была их база, и я часто видел эти группы по три со списками, громко рассуждавшие, куда раньше идти: «Роза Кантор? Идемте за Розой Кантор. Другие не уйдут». Это было еще до декретов о регистрации, звездах и т. д. Немцы вылавливали евреев-беженцев из Германии и евреев, провинившихся перед Reich, при полном и благосклонном содействии Префектуры. Очередь других должна была придти вскоре.

Часто приходилось видеть группы французской молодежи, расхаживавшей по улицам (я наблюдал это на Bd. Montparnasse) и заглядывавшей в лица прохожих в поисках стигматов семитического происхождения. Обнаруженная жертва становилась центром кошачьего концерта и объектом всяких издевательств и оскорблений. Я спрашивал себя, откуда брались эти люди. Газеты дали ответ: PPF (дориотисты), PSF[668] (Croix de feu), Camelots du Roi[669], Jeunesses patriots[670], Francistes[671] («Bucard au pouvoir»[672]). В метро они же нагло толкали публику, задевали самым циничным образом женщин и угрожали сопротивлявшимся немецкой комендатурой. И это было еще только начало.