Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен

Вторжение в Грецию – вот что теперь занимало все мысли Антиоха. Нельзя было упустить благоприятной возможности, которую давал захват Деметриады. Великий план, о котором так долго говорили придворные, теперь подошел к осуществлению. В качестве торжественного начала предприятия Антиох совершил краткую поездку в Илион и принес жертву древней Афине – как сделали Ксеркс перед вторжением в Европу и Александр, когда вторгся в Азию. Когда царь вернулся в Эфес, хотя с начала года прошло уже много времени, силы, предназначенные для вторжения в Грецию, отправились в море – 40 палубных кораблей, 60 открытых и 200 транспортных[1211].

Пройдя мимо Имброса и Скиата, армада добралась до греческого материка у Птелеи, на левой стороне от входа в Пагасский залив. Здесь царя приняли Эврилох и другие члены партии, которая господствовала теперь в Магнесии; на следующий день его проводили в Деметриаду[1212].

Наконец-то Антиох оказался на греческой земле! Однако характерной чертой этого предприятия оказалось, что, несмотря на то что рука его столько лет оставалась занесенной для удара, сам удар в конце концов оказался поспешным и слабым. Для похода не было адекватной военной силы: вместо тех мириад, которые ждали греки, правитель Азии привез с собой лишь 10000 пехотинцев, 500 коней и 6 слонов – «сил этих не хватило бы даже для завоевания одной беззащитной Греции, тем менее достало бы их для войны с римлянами»[1213]. Царь переправился в неудачное время, когда уже начинались зимние ветра; и, хотя ему повезло и его флот лишь немного потрепала буря, небольшая селевкидская армия была отрезана от подкреплений вплоть до следующей весны. В таком положении Антиох полностью зависел от энергии этолийцев, как он и ранее полагался на уверения Фоанта, когда принял решение отправиться в поход.

При известии, что Великий Царь высадился со своей армией, по Греции прокатилась волна энтузиазма, отчасти смешанная с разочарованием по поводу малочисленности его войска. Политическая ситуация, которую создало его присутствие, была в какой-то степени двусмысленной. Царь все еще утверждал, что не питает никаких враждебных намерений по отношению к Риму. Он явился не затем, чтобы завоевывать римские земли, но чтобы достичь именно того, что объявили своей целью сами римляне,– освободить Элладу от господства чужеземцев. Если римляне были искренни, признавая независимость Греции, то почему они должны были возражать против присутствия на этих берегах дружелюбно настроенного царя? Если греки действительно были свободны, то почему им нельзя было дружить одновременно с Римом и Антиохом? Нельзя отрицать, что цветистый язык филэллинской партии в Риме до некоторой степени поддерживал подобную точку зрения[1214].

Однако теперь никакие фразы с обеих сторон не могли скрыть ни от кого реальный факт: то, что каждая держава имела в виду под свободой Греции, было преобладание в каждом государстве партии, служившей ей самой,– то есть ее, державы, собственная гегемония.

Сразу после прибытия Антиоха в Деметриаду состоялась встреча ассамблеи этолийской федерации в Ламии (в последнее столетие она находилась под властью этолийцев)[1215], подтвердившая прежнее приглашение, адресованное Антиоху. Царь явился туда лично. Его приветствовали бурей аплодисментов. При данных обстоятельствах неудивительно, что в какой-то степени Антиоху пришлось извиняться, однако он обещал, что весной Греция действительно увидит те колоссальные армии и флот, о которых она столько слышала. Между тем он хотел бы поблагодарить этолийцев за предоставление провианта войскам, которые его сопровождали.

Римская партия среди этолийцев, сознавая тщетность своих усилий, выступала за невозможный компромисс: вместо объявления войны Риму Антиох должен лишь предоставить свои услуги в качестве арбитра[1216]. Случилось так, что председатель ассамблеи в том году принадлежал именно к этой партии, но даже его влияние было заглушено настроениями народа. Антиох был избран главнокомандующим конфедерацией, и совет тридцати мужей, избранный из внутреннего совета – апоклетов, был назначен, чтобы помогать царю своими советами[1217].

Великий Царь прибыл в Грецию. Он и его этолийские друзья столкнулись с двойной проблемой: как стать хозяевами этой страны и как отбить последующую атаку Рима. Они должны были немедленно переходить к завершению первой части своей задачи, если хотели оставить себе хоть какой-то шанс преуспеть во второй. Греция лежала перед ними, заброшенная, после изгнания македонцев и ухода римлян оставленная на произвол своих собственных капризов и собственных оборонительных сил. Внезапный маневр Антиоха – его вторжение в Грецию в такое позднее время года – наряду с множеством недостатков имел одно преимущество. Он застал Рим врасплох. У Рима совершенно не было войск к востоку от Адриатики, за исключением подразделений Бебия в Аполлонии – два легиона со вспомогательными войсками, которые до весны не могли бы пересечь горы Эпира; еще 3000 римлян и италийская пехота были на кораблях претора Атилия. Тит Фламинин и его собратья-децемвиры для того, чтобы остановить продвижение Антиоха, вынуждены были почти полностью полагаться на набор войск в самих греческих государствах – тех, что были дружественны Риму. Однако на них они могли рассчитывать только постольку, поскольку сами государства не отклонились от избранного курса, а, как мы уже видели, во всех или в большинстве из них была партия, благорасположенная к Антиоху. Ряд вполне вероятных перемен в правительствах (если можно использовать такое современное выражение) мог бы ipso facto сделать Антиоха хозяином Греции. Единственным отрядом, который не был набран в самой Греции и который был в распоряжении римлян, помимо 3000 воинов Атилия, были войска Пергама, которые в удачный момент прислал царь Эвмен. Его войско появилось в Эврипе как раз после того, как потерпела неудачу попытка этолийцев захватить Халкиду, и по дороге в Афины Эвмен оставил в Халкиде по просьбе Фламинина гарнизон из 500 человек[1218]. Лишь за два года до этого великий освободитель увел римский гарнизон с этой ключевой позиции, проявив подлинное бескорыстие и великодушие.

Антиох и этолийцы немедленно пустили в ход все, что у них было из материального обеспечения и дипломатической ловкости, чтобы перетянуть на свою сторону города и государства Греции. Римские послы, с другой стороны, пустили в ход моральное давление, чтобы заставить государства хранить им верность. Поэтому везде одновременно началось острое противостояние – состязание в силе между двумя партиями[1219]. Беотийская лига вскоре начала колебаться[1220]. Даже в любимых римлянами Афинах появились признаки беспорядков, и Фламинина призвала туда римская партия, чтобы он отправил в изгнание народного предводителя Аполлодора, в то время как ахейский гарнизон в 500 воинов разместился в Пирее[1221].