Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен

Естественными преградами, отделявшими Грецию от Рима, были, во-первых, море, а во-вторых – горы Эпира, вместе с владениями Филиппа. Вместо того чтобы приложить все свои усилия к господству над ними, Антиох собрал совет своих союзников в Деметриаде, чтобы составить планы оккупации Фессалии. Ганнибал – поскольку влияние Фоанта при дворе Антиоха все росло – отступил на задний план. Однако в данном случае (как говорит наш историк) царь все-таки поинтересовался его мнением. Тогда среди пышной болтовни придворных послышался голос разума. Ганнибал попытался открыть царю глаза: ему ведь придется иметь дело с Римом. План, который он предложил, включал установление морской базы на Коркире, чтобы господствовать над морем с запада; занятие силами самого царя долины реки Аой, чтобы не дать римлянам бросить свои войска через горы Эпира из Аполлонии, и прежде всего – союз с Филиппом, без которого римляне смогут перевести свои войска из Аполлонии в Грецию через Западную Македонию. Союз с Филиппом на многое потянул бы на весах политической ситуации, и, если его нельзя было добиться, Филиппа следовало бы, по меньшей мере, обезвредить: пусть царский сын Селевк отправится в отвлекающую операцию на границе Фракии. Помимо этого, поскольку Антиох (вопреки совету Ганнибала) выбрал в качестве поля боя с римлянами такую страну, как Греция, которая мало что могла предоставить как в плане провизии, так и в плане войск, царь должен закрыть эти пробелы, привезя много людей, материалов и провизии из Азии, и при этом использовать весь имевшийся у него флот, чтобы армия в Греции не теряла связи с источниками провианта. Единственной частью этой схемы, которую селевкидский совет все-таки счел нужным осуществить, было отправить Поликсенида, чтобы тот привез подкрепления из Азии[1231].

Можно задаться вопросом, действительно ли союз с Филиппом, который советовал Ганнибал, был осуществимой политикой. Ганнибал смотрел на ситуацию только с точки зрения конфликта с Римом, и со своей точки зрения – стратегической – он был, конечно, абсолютно прав. Однако политические трудности такого курса были, видимо, непреодолимы – если Антиох вообще хотел сохранить свою гегемонию в Греции. Дом Антигона никогда не мог бы сделать ничего, чтобы помочь в этом дому Селевка. Кажется, потом Филипп уверял, что Антиох однажды предлагал ему в качестве платы за этот союз 3000 талантов, 50 палубных кораблей и все греческие государства, над которыми он ранее господствовал[1232]. Если это было правдой, то, конечно, не бескорыстная дружба с Римом заставила Филиппа отказаться от предложения[1233]. Но если Антиох и не мог заключить союз, то сделать так, чтобы Филипп остался просто пассивным наблюдателем, было вполне возможно, если бы царь действовал аккуратно. Трудность в этом деле, несомненно, представлял Филипп из Мегалополя. Поддерживать его, видимо, казалось необходимым, чтобы сохранить союз с афаманцами, но поддержать его было нельзя, не нанеся серьезного оскорбления царю Филиппу. Могло быть так, что Антиох считал, что он должен выбирать между активным содействием афаманцев и нейтралитетом Македонии, и предпочел пожертвовать последним. В любом случае осторожность диктовала, чтобы если уж поддерживать притязания Филиппа из Мегалополя, то его следовало бы, насколько возможно, убедить в том, чтобы он не размахивал ими, заставляя царя Филиппа проявить активную враждебность. Этого у Антиоха не получилось. Претенденту позволили с пышными церемониями перезахоронить кости македонских воинов, которые царь Филипп вынужден был оставить белеть на поле при Киноскефалах. Это была ужасная ошибка. Антиох не провел еще нескольких месяцев на греческой земле, как македонский царь предложил свою преданность – телом и душой – римскому претору Марку Бебию в Аполлонии[1234].

Когда справили похороны павших македонцев, армия Антиоха уже стояла лагерем у фессалийского города Феры. Фессалия, окруженная со всех сторон горами, снова разделена рядом холмов, которые проходят через юг и север на восточную и западную долины. Именно в восточной долине располагаются три великих города Фессалии – Ларисса, Кранон и Феры. Римляне, отбив эту страну из-под власти Македонии, создали из фессалийцев особую конфедерацию, сделав столицей федерального правительства Лариссу.

Антиох, двигаясь из Деметриады и перебравшись за гряду холмов, которая окружала Фессалию, через перевал, который теперь именуется Пилав-тепе, немедленно напал на Феры. В целом расстояние между Деметриадой и этим городом составляло не больше двенадцати миль. Как только к нему присоединились этолийцы и афаманцы, началась работа по покорению фессалийских городов. Дружественное Риму правительство, которое римляне поставили в Лариссе, тщетно посылало подкрепления. Сначала Феры призвали поддержать дело Антиоха, и, когда власти отказались, их заставили это сделать силой. Вслед за этим немедленно последовала сдача Скотусы, расположенной за крутыми холмами, которые здесь разделяют две равнины. Затем пал Кранон – все это произошло в течение десяти дней после появления царя в Фессалии. В Краноне Антиох оказался всего в десяти милях от Лариссы[1235]. Но перед тем как подойти к столице лиги, союзники повернули назад, чтобы покорить западную равнину, и приняли подчинение Киерия и Метрополя (близ нынешней Кардицы). Возможно, мы можем заметить нетерпение этолийцев и афаманцев – им хотелось как можно скорее завладеть областью, соседней с их собственными горами. Северные части долины в любом случае после завоевания были переданы именно афаманцам: Эгиний (современная Калабака, господствующая над перевалом через горы на северо-запад, где Пеней прорывается на фессалийские равнины); Гомфы, которые стоят над другим перевалом, дальше на юг; Трикка (современная Триккала, главный город Западной Фессалии) на выступе северной горной гряды над Пенеем – все эти и другие менее важные города в следующем году оказались в руках афаманцев. Когда Антиох засел перед Лариссой, остальная Фессалия уже была завоевана. Было и несколько исключений – Фарсал на юге, Атрак, крепость, которая господствовала над дорогой вдоль Пенея из Лариссы на западную равнину, и Гиртон. Однако Фарсал еще до конца зимы добровольно перешел на сторону царя, и, пока Антиох выставлял свою фалангу и слонов перед Лариссой, афаманцы и Менипп с войсками этолийцев действовали отдельно в Перребии и в холмах на северо-западном краю Фессалии. Пеллиней, примерно в десяти милях над Атраком у притока Пенея, принял мощный афаманский гарнизон.

Антиох, перед тем как угрожать Лариссе силой, испробовал все средства примирения. Он поговорил с городскими послами и отпустил целым и невредимым контингент лариссийцев, который был захвачен в Скотусе. Но ни убеждения, ни запугивания не помогли: вэто время года было уже слишком поздно начинать осаду. Но Антиох уже начинал чувствовать результаты испорченных отношений с Филиппом. Сердечное согласие между Филиппом и римлянами открывало путь из Аполлонии в Грецию через Македонию. В стране дассаретов над Аполлонией Филипп имел личную беседу с Бебием, и, пока Антиох с легкостью завоевывал себе лавры в Фессалии, римский отряд под командованием Аппия Клавдия пробирался через македонские горы, так что однажды ночью армия под стенами Лариссы заметила огни лагерных костров к северу, близ Гонна. Аппий расположил свой небольшой отряд так, что он выглядел, как крупная армия. Антиох все еще не хотел – несмотря на злополучный инцидент в Делии – вступать в открытую вражду с Римом. Он немедленно отказался от осады и вернулся в Деметриаду, заявив, что-де прекращает кампанию из-за наступления зимы. Гарнизоны – селевкидские или афаманские – остались в завоеванных городах. Ларисса была спасена и осталась в руках римлян. Благодаря Филиппу они сохранили северные врата в Грецию[1236].