Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен

В Эгии, перед ахейской ассамблеей, послы Антиоха и Фламинина встретились лицом к лицу. На впечатляющее перечисление народов, которые его господин может вывести на поле сражения,– курды, парфяне, мидийцы и эламиты – римлянин ответил доморощенной притчей. Это напоминает, сказал он, об одном знакомом, который поставил перед гостями, казалось бы, все виды мяса и дичи, и в конце концов оказалось, что все это лишь обычная свинина, только приготовленная по-разному. Все эти величественные имена обозначают лишь одну и ту же жалкую породу сирийцев!– утверждение, демонстрирующее некоторую свободу и даже небрежность в обращении с этнологией. От ахейцев Антиох не считал разумным просить больше, нежели просто соблюдение нейтралитета; но здесь влияние римлян было настолько сильно, что даже и это предложение было отвергнуто, и ахейское ополчение было предоставлено в распоряжение Фламинина[1222].

Халкида, конечно, имела самое важное значение для Антиоха. Первую свою попытку захватить ее он осуществил лично, как первый шаг в плане кампании, который он обговорил с этолийцами. Однако правившая римская партия, которой руководил магистрат Миктион[1223], сопротивлялась его предприятию, ободренная, несомненно, наличием в стенах города пергамского гарнизона. За этим не могло не последовать демонстрации силы – с одной стороны, чтобы захватить важный город, с другой – удержать его[1224].

Антиох после этой неудачи вернулся в Деметриаду, чтобы собрать войска, и вскоре отряд авангарда из 3000 человек под командованием Мениппа отправился в путь при поддержке селевкидского флота код командованием Поликсенида. Этот человек, командующий царским флотом, был тем же самым изгнанником с Родоса, о котором семнадцать лет назад сообщалось как о командующем критским отрядом в Парфии. Сам Антиох последовал за ним с основной силой – 6000 его собственных войск и поспешно набранный отряд этолийцев, которых он захватил в Ламии. Враги, со своей стороны, поторопились прислать подкрепления. Эвмен послал дополнительные силы к пергамскому гарнизону под командованием Ксеноклида, одного из вождей римской партии в Халкиде; ахейцы, следуя предложению Фламинина, прислали отряд из 500 человек, и третий отряд из 500 римлян (набранный, несомненно, с кораблей Атилия) последовал за ними после некоторого промежутка. Все эти войска спешили к Эвбейскому проливу. Ахейцы и люди Эвмена прибыли первыми и бросились в город. Затем пришел Менипп и, заняв Гермей, гавань близ Салганея, отрезал римским войскам проход. Последние, узнав об этом, перебрались в Делий в двенадцати милях по берегу, чтобы перейти там. Война, несмотря на все дипломатические споры и передвижение войск, еще не была объявлена, но Менипп теперь мог сохранить видимость мира, только позволив римским войскам пройти дальше. Имея такую альтернативу, он внезапно напал на них прямо в святилище Аполлона, убил большинство и взял пятьдесят пленных; спаслись лишь несколько. В конфликте была пролита первая кровь. На тот момент этот внезапный удар был блестящим успехом. Когда царь пришел в Авлиду, римская партия в Халкиде была запугана и город открыл ворота. Микитион, Ксеноклид и их сторонники бежали. Ахейские и пергамские войска, как и выжившие римляне, окопались в маленьких городах на материке с противоположной стороны пролива, но вынуждены были уйти оттуда, когда царь обещал позволить им уйти с миром. За падением Халкиды немедленно последовало подчинение всей Эвбеи[1225].

Римские посланники теперь не могли предотвратить движение в пользу Антиоха по всей Греции – оно распространялось, как пожар. Элида, по традиции связанная с Этолией и враждебная ахейцам, уведомила царя о своей преданности. Эпироты сочли разумным подстраховаться с обеих сторон, предложив союз, но на условии, чтобы Антиох прибыл в их страну[1226]. Беотия, наконец, также перешла на его сторону, и царя приняли в Фивах при ликовании народа[1227]. Лига воздвигла его статую в храме Паллады Итонии в Коронее[1228].

Более полезным союзником, чем любой из греческих городов, для Антиоха оказался Аминандр, царь афаманцев, одного из полу-варварских народов, родственных эллинам, который обитал в горных районах на границах Этолии и Фессалии. Аминандр теперь в большой степени находился под влиянием некоего авантюриста, который играл довольно большую роль в событиях того времени,– Филиппа из Мегалополя. Этот Филипп происходил из македонской семьи, поселившейся в Аркадии, и притязал на то, что происходит ни много ни мало от самого Александра[1229]. Его сестра, которая носила царское имя Апама, вышла за Аминандра, и Филипп сопровождал ее к афаманскому двору: это было удобное место, откуда он мог предъявлять свои претензии на македонский трон. Даже если в целом его не принимали всерьез, Антиох и этолийцы решили, что будет полезно, чтобы обеспечить сотрудничество Аминандра, поощрить амбиции Филиппа. Если они еще могли хоть как-то надеяться на помощь настоящего македонского царя Филиппа, то это вряд ли был способ добиться его дружбы[1230].

Все эти успехи очень приободрили Антиоха. Его ум был слишком непостоянен, чтобы осознавать, насколько они непрочны. Он захватил свою цель в отсутствие соперника; реальная схватка должна была начаться только тогда, когда Рим обратится против него, чтобы вернуть то, что он потерял. Лояльность элийцев и беотийцев в тот момент, когда гегемония принадлежала Селевкидам, мало что значила. Их помощь была незначительной, даже если в ней можно было быть уверенным, а обеспечена она должна была быть только на то время, пока она окупалась. Добиться осуществления первой задачи – оккупировать Грецию (и даже этого Антиох пока что добился весьма условно)– было совершенно бессмысленно, если только не завершить вторую часть – отразить атаку Рима. Любой хоть сколько-нибудь разумный командующий на месте Антиоха подчинил бы все свои соображения тому, чтобы отразить римскую атаку, которая должна была начаться следующей весной.