Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок (Записки дилетантов) - Наталья Нарская

class="p1">К 90-летию со дня рождения Параджанова российский режиссер и искусствовед Алексей Мунипов составил пространный материал о юбиляре из двадцати трех глав, одна из которых называется «Вещи». Следующий фрагмент из нее как нельзя лучше характеризует отношение Сергея Параджанова к предметам старины:

Параджанов родился в семье тбилисского антиквара – в его рассказах отец представал то мелким старьевщиком, перепродающим никелированные спинки от кроватей, то удачливым авантюристом, тайно сбывающим драгоценные колье. В одной из версий рассказа юный Параджанов вынужден глотать сапфиры и рубины, чтобы их не нашли во время обыска. Но любовь к старым вещам Параджанов явно впитал с детства – и провел жизнь в бесконечном круговороте столиков, ковров, икон и расшитых тканей. Он блестяще разбирался в антиквариате, азартно скупал его и перепродавал, обставлял друзьям квартиры, мог встретить гостя фразой: «Что принес? Что продаешь?» – неслучайно в каждом из его уголовных дел фоном проходило обвинение в спекуляции. По сей день популярны сдавленные разговоры о каких-то несметных параджановских богатствах, унаследованных еще от отца, которые советская милиция хотела, да не смогла найти. Но дело было вовсе не в деньгах: Параджанов мог подарить музейного уровня вещь совершенно незнакомому человеку и притащить домой, нежно обнимая, ржавое велосипедное колесо – он любил, лелеял и обживал мир вещей совершенно бескорыстно. Потом все шло в дело – в коллажи, эскизы костюмов, фильмы. Его приятель-оператор, назвавший «Цвет граната» идеальным комиссионным магазином, шутил лишь отчасти[575].

На европейских блошиных рынках Сергей Параджанов, отбывший в 1970-х годах тюремный срок за гомосексуализм и неугодный властям за критику советских порядков, оказался всего за пару лет до смерти. Первой страной в его зарубежных выездах стала Голландия, где на Роттердамском кинофестивале 1987 года Параджанов получил приз за лучший инновационный фильм. Дружившая с ним актриса Алла Демидова вспоминает, что Параджанов оказался в Роттердаме в конце недели, когда магазины были закрыты:

Но все-таки в Голландии он не удержался, его страсть покупать оказалась сильнее закрытых магазинов. Он пошел на так называемый «блошиный рынок» и скупил его весь, целиком. Когда он вернулся после поездки к Катанянам[576], грузовой лифт не мог вместить всех мешков, которые он привез. Но вот он высыпал покупки: в одной куче оказались серебряные кольца и какие-то дешевые стекляшки. «Зачем Сереже стекляшки?» – «Ну, вы не понимаете, кикелки[577] наши будут думать, что это сапфиры и бриллианты».

Не исключено, что он мог и продавать эти подделки, и очень дорого продавать. Но в то же время он мог и дарить настоящие бриллианты совершенно бескорыстно. В этом весь Сережа[578].

Параджанов щедро одаривал и незнакомых людей, и близких друзей. Один из самых известных примеров щедрости Сергея Параджанова связан с Владимиром Высоцким:

Сергей Параджанов дружил с Владимиром Высоцким. Как-то певец приехал навестить приятеля, и тот увидел на шее Высоцкого «николаевский» рубль на толстой серебряной цепи. Увидев такое незатейливое украшение, Параджанов развел руками и направился к своему буфету. Оттуда он достал красивую звезду ручной работы, отделанную малахитом и бриллиантами, и повесил драгоценность на шею Высоцкому вместо старого рубля. Оказалось, эта звезда – одна из высших наград Османской империи[579].

На каком блошином рынке нашел эту редкость, у кого купил или выменял сумасбродный художник, остается только гадать.

Осенью 2018 года я оказался в ереванском музее Сергея Параджанова. На одной из стен я увидел явный след его пребывания на мюнхенском блошином рынке: очень похожие настенные часы XIX века я присмотрел там для моего друга. Среди многочисленных коллажей художника в музее меня поразил один. Он был создан Параджановым в 1986 году не из анонимных предметов, найденных на блошином рынке, а из личных вещей, владелец которых был известен. Обрамленная костями домино, игральными картами, сухоцветом, имперскими банкнотами, офицерскими галунами, циферблатами карманных часов без стрелок и кокардой с двуглавым орлом, старая семейная фотография запечатлела царского офицера с женой и дочерью. К центру фотографии прикреплен Георгиевский крест. Лицо офицера выделено с помощью наложенного на него, наподобие рамки, старинного монокля. Коллаж снабжен следующей экспликацией:

Генерал Радко-Дмитриев, герой русско-турецкой войны 1877–78 годов, был расстрелян коммунистами в Пятигорске в 1918 году. К Параджанову в Тбилиси как-то зашел мальчик с полиэтиленовым пакетом старинных мелких вещей. Сказал, что все это осталось от его деда генерала Радко и что эти вещи могут пригодиться для коллажей. В результате возник коллаж «Жизнь и смерть генерала Радко».

Сергей Параджанов был не только мастером купли-продажи старых вещей, считавшим, что «хождение за покупками – это монолог»[580]. Он мог подарить им новую жизнь, сгруппировав их в произведение искусства и место памяти. Он довел до виртуозного совершенства функции любителя старины на блошином рынке.

* * *

Российско-французский историк моды, искусствовед, декоратор и телеведущий Александр Васильев (р. 1958) считает лучшими блошиными рынками парижские. О других, за исключением лондонских, он невысокого мнения: «Все остальные могут пойти переодеться и переменить туфли»[581]. Васильев является единственным в своем роде знатоком блошиных рынков, путь на которые был проложен уникальными обстоятельствами. Его родители, именитый художник Александр Павлович Васильев (1911–1990) и театральная актриса и педагог Татьяна Ильинична Гулевич (1924–2003), были опытными коллекционерами и с детства поддерживали в сыне интерес к красоте и старине. К окружению семьи принадлежали маститые собиратели и представители бывших дворянских семей, сохранившие вещественные остатки погибшего мира. Вот как Васильев описал благоприятную среду для своего превращения в коллекционера:

Мое увлечение стариной началось еще в раннем детстве. Первый блошиный рынок, который я увидел, был в Вильнюсе. Там были ряды поношенных вещей, польских мод, но был там и антикварный ряд, где продавались самовары, подсвечники, щипцы для сахара, подносы. На этом Кальварийском рынке я и сделал свои первые покупки. Мне тогда было шесть лет.

В Москве в то время блошиных рынков не было. Самый знаменитый Сухаревский рынок был разрушен большевиками вместе с Сухаревской башней. Теперь это место носит эффектное название Колхозная площадь. Но на московских помойках можно было найти все то, что в нормальных условиях надо было бы купить на блошином рынке: старинные альбомы, шляпы, зонты, шкатулки, угольные утюги, даже иконы. Эти вещи я собирал, будучи учеником 2-го класса школы № 29, расположенной на улице Кропоткинской, теперь Пречистенке, как и раньше. В нашей стране я, конечно, самый редкий старожил этого бизнеса, потому что все антиквары, которых я знаю сейчас в России, пришли к этому в зрелом возрасте. Мне было пятнадцать лет, когда обо мне снимали документальные фильмы для болгарского телевидения о странном мальчике, который собирает старинные вещи в Москве. Когда мне было семнадцать, журнал «Юность» опубликовал очерк обо мне. Все считали удивительным, что я хожу по Москве в цилиндре, перчатках и с тросточкой, собираю старинные фотографии, вышивки, бисерные кошельки, мебель из карельской березы.

Впоследствии мое увлечение развилось в большую страсть. Меня спонсировали родители, которые были очень щедры к моей страсти. В советскую эпоху папа дважды дарил мне по пять тысяч рублей, что составляло сумму двух дач. Я мог покупать все, что хотел, и потратил все деньги на антиквариат. Собрал все чеки и предоставил отцу отчет. Так зародилась моя коллекция[582].

Уникальная конъюнктура для увлечения коллекционированием в случае Васильева сочеталась с мотивом, характерным для многих любителей блошиных рынков и собирателей старины во всем мире, – бегством от действительности. Но в антураже СССР этот мотив приобретал особо пронзительную нотку:

…любовь к старине и вещам из прошлого пришла ко мне сама собой и наверняка была формой эскапизма из той советской действительности – не слишком красивой и не очень радостной – в которую я рос, но лучше которой я ничего не знал[583].

Васильев собирает фонды для будущего музея