Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

Бывают войны, стоящие всех потраченных сил и купленные справедливостью смерти. И все это имело причину… «Ох, Сандос, – подумала София. – Ты вернулся. Я всегда знала, что ты вернешься…»

(Вернешься.)

«Исаак, – подумала она, затихая. – Хэ’энала».

София долго сидела, перебирая в памяти все, что скопилось на душе. Отвага это или глупость, пыталась понять она, вновь открывать свое сердце холоду надежды и снова ждать молчаливо, когда надежда увянет?

«Но как я могу не пытаться?» – спросила она себя. И сделала так.

* * *

– Прочти это, – сказал Исаак.

Письмо ожидало его, как и прочие ее мольбы за долгие годы ожидания. Он всегда начинал утро с того, что открывал файл своей матери, потому что должен был открыть его, но никогда не отвечал. Ему нечего было сказать.

Другой человек в более или менее аналогичных обстоятельствах избавил бы сестру от чтения горьких писем, умолявших любимых детей вернуться домой или хотя бы сообщить своей матери о том, что оба они живы.

Исаак не понимал сердечной боли. Сожалений, печали, разделенной верности.

Как и гнева, разрушенного доверия или измены. Подобные объекты не обладали ясностью. Они требовали ожидания определенной реакции со стороны кого-то, а Исаак подобными предметами не располагал.

Послания Софии всегда были адресованы им обоим, вопреки всему, что происходило в долгие годы, прошедшие после того, как они покинули лес. Прочитав последнее, Хэ’энала аккуратно закрыла планшет.

– Исаак? Ты хочешь вернуться назад?

– Нет. – Он не спросил: куда назад? Это было неважно.

– Наша мать хочет этого. – Хэ’энала помолчала. – Она состарилась, Исаак. И, наверное, скоро умрет.

Тема не представляла для него интереса. Исаак поднес пальцы к глазам и начал складывать из них фигуры. Однако он видел, что Хэ’энала глядит на него даже сквозь его пальцы.

– Я не вернусь, – проговорил он, опуская ладони. – Они не поют.

– Исаак, послушай. Наша мать поет. Твой народ поет. – Немного подождав, она продолжила: – Существуют другие люди твоего народа, Исаак. Они снова прилетели к нам…

Это его заинтересовало.

– Я нашел правильную музыку, – проговорил он не с удивлением, не победным тоном, но невыразительно: дождь проливается из облаков, ночь следует за днем, моя музыка правильная.

– Они могут не остаться здесь, Исаак. Наша мать может захотеть вернуться с ними домой. – Пауза. – Назад в то место, откуда все вы происходите. – Более долгая пауза, для того, чтобы он это услышал. – Исаак, если наша мать решит вернуться на С’емлю, мы никогда больше ее не увидим.

Постучав пальцем по щеке в гладком месте, где не произрастали волосы, он зажужжал.

– Тебе следовало бы хотя бы попрощаться с ней, – настаивала Хэ’энала.

«Следовало бы» ясностью не обладало. Он посмотрел – следовало бы – вверх, но обнаружил там только ответственность перед другими, обязанности. Он не понимал эмоций, для которых нужно было две или более персон. Его эмоции были связаны исключительно с собственным состоянием. Он мог быть разочарован, но разочарован не кем-то. Он мог сердиться, но не на кого-то. Он мог восторгаться, но не чем-то. Ему не хватало предлогов. Пение разрушало этот шаблон. Он понимал гармонию: петь с кем-то. Этим Хэ’энала объяснила ему брак с Шетри: «мы с ним в гармонии».

Откинув голову на тонкой шее назад, Исаак посмотрел вверх, на ткань тента, изучая картину, образованную солнечным светом, заставлявшим сиять каждый крошечный пиксель между утком и основой. Он отказался перебраться в новый каменный дом, потому что тент был своим, знакомым и ему нравился. Тент шевелился, но не как полог листвы. Посмотрев вниз, он увидел, что Хэ’энала не ушла и потому протянул к ней руку, ожидая момента, когда ладонь его ощутит привычную тяжесть планшета. Тент служил вуалью, которую не мог снять никто. Тент удерживал пыль и опавшую листву, но ничем не мог помочь при сильном дожде. Но при всем том он хранил свои палочки, для того чтобы проверить контур прямоугольника, убедиться в том, что он сохраняет нужные пропорции.

А потом: прикосновение большого пальца к защелке, мягкий щелчок механизма, неизменная геометрия крышки. Жужжание включенного питания, вот засветился экран, вот клавиатура с ее рядами клавиш. Несколько прикосновений к клавишам, несколько слов, и вот она снова, такая же как была, каждая нота совершенна в своей точности. Он подумал: «Я и родился для того, чтобы найти это».

И по-своему остался доволен собой.

Вдова Суукмель Схирот у Ваадаи более не имела твердого мнения относительно того, кто из богов управляет ее жизнью.

В дни молодости она более склонялась к традиционным божествам: суетливым старушкам-богиням, следившим за тем, чтобы солнца не сходили со своих привычных путей, чтобы реки не выходили из берегов, чтобы соблюдался ритм повседневной жизни.

После брака она стала симпатизировать Ингви, властительнице судьбы, и, понимая зло невезения, была благодарна мужу, почитавшему ее. В мирном владении этой богини обитали разные божки: Благополучие, Роскошь, Намерение, Баланс. То есть боги жизненного благополучия. Так что Суукмель разумно пристроила дочерей в соответствии с ее собственными высокими личными стандартами, а также нормами, продиктованными положением зятьев в линии наследования и современной политики. Сама она имела склонность к незаметному продвижению и подлинному довольству.

Затем, в среднем возрасте, ею правил Хаос. Хаос пляшущий. Хаос поющий. Не богиня, но муж, приславший ей сокровище: жизнь, прожитую с интенсивностью, которая подчас пугала ее, но от которой она не могла, не готова была отказаться. Ее посетила власть. Влияние. Она вкусила восторг запретного, непредсказуемого. Хаос потребовал от нее не смерти Добродетели, но рождения Страсти. Радости. Созидания. Преображения.

«A теперь? Кто же теперь правит мной?» – удивлялась Суукмель, глядя на то, как Хэ’энала вылетела из палатки своего странного брата. Легкий ветерок донес фактическое подтверждение наблюдения: Хэ’энала была в ярости. Не глядя по сторонам, она миновала Суукмель и отправилась за пределы поселка, не сказав никому ни слова, только по пути подцепила коротким изогнутым когтем за лямку большую корзину и забросила ее на плечо.

Какое-то время Суукмель просто следила за молодой женщиной, взбиравшейся по краю оставленной ледником осыпи, – затаив дыхание и надеясь, что Хэ’энала не упадет, ибо и ее равновесие, и силы были подточены четвертой беременностью.

Вздохнув, Суукмель поднялась, чтобы последовать за молодой женщиной, подхватила собственную корзину и плотный кусок парусины, пропитанной воском, грязной и мокрой после недавнего дождя. Пребывая в подобном настроении, Хэ’энала, похоже, привлекала нападения кха’ани; Суукмель предпочитала заниматься мародерством под прикрытием куска парусины.

Окружавшие долину Н’Жарр горы изобиловали каменистыми выступами, и скалы эти являлись любимым местом гнездования животных, являвшихся наиболее обильным и доступным из