Зеркало и свет - Хилари Мантел

Перед Рождественским постом он смастерил для Грейс крылья из павлиньих перьев, орудуя перочинным ножиком и тонкой кисточкой, приклеивая перья к ткани с помощью клея из луковиц колокольчиков. «Тяжело мастерить такое при свече», – заметила Лиз. Но дни коротки, и у него не было выбора, если он хотел поспеть к рождественскому спектаклю. Он молился, чтобы его не вызвали по делу, пока не закончит работу; он был вечно в дороге, добывал деньги для кардинала. Он хотел бы объяснить Грейс, что обеспечивает ее будущее, но как ей понять, если его вечно нет дома, а если он и приходит, то в ту пору, когда огни погашены, а добрые люди видят десятый сон? Порой он стоял у двери в комнату, где его дочки спали вместе с молоденькой служанкой, сплетясь на кровати, словно щенята. Раз, только раз за все ночи Грейс подняла голову и посмотрела на него из темноты, а в ее широко открытых глазах отражалось пламя свечи. Возможно, она решила, что он ей снится, как она снилась ему. На ее лице не было выражения, ничего, что осталось бы в памяти, – он помнил только занавески, словно изгиб темноты, сияние белой простыни, бледное личико и пламя в ее зрачках.

Женнеке говорит:

– Вам тяжело пришлось, ваши дети умерли такими маленькими. Я спрашиваю себя, почему вы не завели новую семью?

– У меня был Грегори.

– Но вы могли жениться.

Он и сам не знает почему. Возможно, не хотел ни перед кем отчитываться, признаваться, что у него на душе. Во времена Лиззи это не имело значения – в его мыслях не было ничего тайного. Иные могут завернуть прошлое в аккуратный сверток – и с глаз долой, но это не для него. Однако, глядя на Женнеке, он не в силах удержаться от фантазий. Поженись они с Ансельмой, были бы у них еще дети? Возможно, он оказался бы плодовитее банкира. Но тогда не родился бы Грегори. Его душа до сих пор скиталась бы неприкаянной в поисках тела. Энн и Грейс тоже не были бы зачаты. И этот дом не был бы его домом. В его памяти не было бы дня, когда ему сказали, что его жена умерла. И другого, когда его дочерей зашили в саваны и отнесли на кладбище: двух маленьких невесомых девочек, ничем не владеющих, почти не оставивших по себе воспоминаний.

– И как вы обходились потом? – спрашивает дочь. – Без женщин?

– Ты очень прямолинейна.

– Англичанка бы не спросила?

– В лицо – нет. Гадала бы про себя. Слушала сплетни, добавляла к ним свое. Придумывала бы что-нибудь.

– Лучше говорить правду. Конечно, – добавляет она, – женщину можно купить. Уж наверняка ваши люди все вам устраивают. Они вас боятся.

– Я и сам себя боюсь, – говорит он. – Никогда не знаю, что сделаю завтра.

Он идет ко двору: в его суме чертежи военных механизмов. В этом деле лучше вести дела с королем, чем с Норфолком, который живет прошлым.

Однако его останавливают пажи: у короля шесть французских торговцев, чьи сундуки ломятся от материй и готовых платьев, – они угадали все королевские мерки.

– Он примеряет весь их товар, – предупреждают пажи. Их лица явственного говорят: остановите его, лорд Кромвель, иначе он потратит цену замка или нескольких пушек.

День сырой и холодный, из окон льется металлический свет, но в королевский покоях пылают громадные камины, аромат сосны и амбры плывет к нему теплым облаком.

– Входите и согрейтесь, Томас. Взгляните-ка, что у них есть. – Лицо короля светится от невинного удовольствия.

Торговцы бормочут и кланяются. Они откинули крышки дорожных сундуков и разложили товар: не только вышитые одежды, но также зеркала и драгоценные камни. Показывают королю кубок на ножке – обнаженный мальчик на крышке оседлал дельфина. Разворачивают вышивку длиной в четыре фута и выстраиваются в ряд, прижимая ее к себе. Глаза Генриха скользят слева направо, разглядывают Сусанну, которая собирается искупаться, и старцев, подглядывающих за ней из-за кустов. Торговцы предлагают детскую шапочку, украшенную золотыми пуговками в форме сияющих солнечных дисков. Король улыбается и расправляет ее на пальцах:

– Будь у меня ребенок…

Мастер Ризли глазами делает ему знак: пожалуйста, отвлеките короля.

– Надо же, у вас есть ошейники! – восклицает он, словно у него нет иных забот.

– Давайте посмотрим, – говорит король. – Ах, вот этот в самый раз для малютки Тыковки!

Это собачка моей жены, почти стыдливо сообщает король французам, лорд Кромвель привез ее из Кале.

Торговцы немедленно выписывают счет на бархатный ошейник, шесть шиллингов, и продолжают метать товары из мешков, извлекают распятия и часы, кукол и маски, перстни с топазами и чаши из черепахового панциря. Опускаются на колени, предлагают браслеты с эмалевыми знаками зодиака, картину, на которой Пресвятая Дева стоит на ковре из лилий, на одной руке бессмертный Младенец, в другой скипетр. Торговцы вынимают шахматные фигурки и ящички с ножами, и король тянется к ним – то ли расставить фигуры на доске, то ли проверить остроту лезвий. Из льняной ткани французы извлекают остроумную диковинку, jeu d’ esprit – изумрудно-зеленые рукава с вышитыми темно-красными земляничинами, на каждой ягоде капля росы, алмаз чистой воды.

– Ах! – Король отводит взгляд, не в силах сдержать умиления. Даже порозовел от желания. – Но я для них слишком стар.

– Что вы! – хором восклицают французы.

К ним присоединяется Зовите-меня. Он молчит. Король прав: такие рукава впору нежным юношам вроде Грегори или покойного Фицроя. Но у короля текут слюнки.

Внезапно французы замолкают. Он понимает, что это знак, – сейчас они предъявят свой лучший товар. Старший делает знак самому молодому. Тот склоняется над сундуком, ключ щелкает в замке, пауза – и француз подкидывает в воздух нечто, напоминающее дымку в вечернем небе, или тысячу павлинов, или облачение архангела. Мурлыча от удовольствия, они расправляют и гладят удивительную материю.

– Специально для вас, ваше величество. Мы не знаем другого правителя в Европе, достойного такого одеяния.

Король заворожен:

– Я примерю, раз уж вы забрались так далеко от дома. – По его лицу пробегает рябь цвета морской волны.

– Мы называем это pavonazzo[51], – говорит француз, встряхивает запястьем, и ткань влажно переливается, меняя цвета от зелени морских волн до небесной голубизны и от небесной голубизны до сапфира.

Король сияет, как Левиафан, восставший из морских глубин. Разглядывает себя, затаив дыхание.

Французы называют цену. Король смеется, не веря. Но он уже на крючке. Мастер Ризли, смелый человек, предостерегающе покашливает. Голубые глаза короля вспыхивают, затем он морщится, изворотливый, как все старые скряги:

– Перед вами король-бедняк, господа. Я потратил все свои деньги на войну.

– Не может быть, ваше величество. – Французы переглядываются. Наверняка среди них есть парочка шпионов. – Мы полагали, это всего лишь мелкие недоразумения, – говорит старший. – Эти волнения на дальних рубежах для вашего величества все равно что комариный укус.