История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1 - Луи Адольф Тьер

в котором Наполеон, казалось, заглянул в будущее и прочел собственную историю в Книге судеб, но предвидение запоздалое и уже непоправимое. Как бы то ни было, Наполеон спросил у присутствующих, не следует ли тотчас отложить собрание, во-первых, чтобы не дать хода докладу Ленэ, во-вторых, чтобы предотвратить заседания во время войны, театр которой может переместиться к самым стенам столицы.

Камбасерес с присущим ему благоразумием отверг предложение Наполеона. Он сказал, что доклад, конечно, несвоевременен и даже досаден, но уже написан, и ничто не сможет предотвратить его обнародование. Даже если удастся запретить обнародование во Франции, не удастся предотвратить его за границей. Приостановление заседаний Законодательного корпуса еще более опасно, чем сам доклад, ибо все поспешат приписать этому органу намерения бесконечно более враждебные, нежели те, что им руководят. Что до неуместности его заседаний во время ближайшей кампании, нельзя, конечно, утверждать, что депутаты не совершат какой-нибудь неосторожности, но с этим неудобством можно будет справиться, когда придет время. Ведь отослать Законодательный корпус – значит самому объявить о разобщенности властей и провозгласить своего рода разрыв между Францией и императором.

Все согласились с мнением великого канцлера и сочли приостановление заседаний Законодательного корпуса крайне нежелательным. Но никто не мог ничего утверждать относительно неуместности собраний Законодательного корпуса во время кампании. Заметив, что все начинают запинаться, доходя до этой части своих речей, Наполеон прервал обсуждение, завершив его резкими и решительными словами. «Вот видите, – сказал он, – вы все готовы советовать мне умеренность, но никто не решается заверить меня, что в один несчастный день, каких бывает много на войне, законодатели не предпримут сами или по подстрекательству каких-нибудь интриганов попытку мятежа. А я не могу не считаться с подобным подозрением. Всё менее опасно, чем подобная возможность». Никого более не слушая, он подписал декрет, который приостанавливал заседания Законодательного корпуса со следующего дня, 31 декабря, и приказал Савари изъять из типографии копии доклада Ленэ, что не помешало докладу стать с той поры столь известным.

Декрет, доставленный в Законодательный корпус, произвел там глубокое впечатление. В одну минуту он превратил во врагов 250 человек, подавляющее большинство которых были совершенно покорны и хотели только обнародовать подлинные факты касательно того, что местная администрация, сообразуя свое поведение с поведением главы империи, позволяла себе акты произвола, переходившие в тиранию.

Впечатление, произведенное на общество, оказалось еще хуже. Предположили, что в Законодательном корпусе были сказаны вещи самые серьезные и произошли откровения самые важные. Враги, желавшие падения имперского правительства, спешили всюду разгласить, что Наполеон пребывает в полном разладе с общественными властями, что ему предлагали мир, но он от него отказался, а поэтому потоки крови, которым предстоит пролиться, будут проливаться только ради его самого. Эта повсеместно распространившаяся пагубная мысль была правдой в прошлом, но в настоящую минуту она являлась клеветой!

Однако Наполеону всё равно нужно было обратиться к Франции и возбудить ее патриотизм, даже если общественные власти и не спешили служить ему так, как ему хотелось. Поэтому он задумал выбрать в Сенате чрезвычайных комиссаров из числа военных и гражданских деятелей страны и отправить их на места, дабы использовать их авторитет для облегчения набора в армию, сбора налогов и довольствия, обучения и организации корпусов и отправки национальных гвардейцев. Чтобы комиссары могли справиться с этой задачей, он наделил их чрезвычайными и неограниченными полномочиями.

Перед отъездом Наполеон пожелал встретиться и поговорить с ними. Он был взволнован и искренен и нашел для обращения к ним пронзительные слова. «Я не боюсь признаться, – сказал он, – что слишком много воевал; я строил громадные планы и хотел обеспечить Франции владычество над миром! Я ошибался, мои планы были несоразмерны численности нашего населения. Мне пришлось призвать к оружию всё население, и я признаю, что прогресс общественного мнения и смягчение нравов не позволяют превращать всю нацию в нацию солдат. Я должен искупить вину за то, что слишком полагался на фортуну, и я ее искуплю. Я добьюсь такого мира, какого потребуют обстоятельства, и этот мир будет унизителен только для меня. Мне, совершившему ошибку, надлежит страдать, мне, а не Франции. Она не совершала ошибок, она проливала ради меня свою кровь и не отказывала мне ни в каких жертвах! Пусть же она получит славу за мои дела и обладает ею всецело. Себе же я оставлю только честь мужественно отказаться от великих притязаний и ради счастья моего народа пожертвовать планами, осуществление которых потребовало бы таких усилий, каких я не хочу более требовать. Отправляйтесь, господа, и объявите в ваших департаментах, что я намерен заключить мир, что я требую крови французов не ради своих планов и себя, как угодно говорить некоторым, а только ради Франции и целостности ее границ; что я прошу у них только средств отбросить врага с нашей территории, что враг вторгся в Эльзас, Франш-Конте, Наварру и Беарн, и я зову французов на помощь французам; что я хочу вести переговоры на границе, а не в центре наших провинций, разоренных полчищами варваров. Я буду вместе с ними, как генерал и солдат. Отправляйтесь и донесите до Франции подлинное выражение моих чувств».

Заслышав благородные извинения гения, признававшего свои ошибки, старцы, отправлявшиеся в провинции, были охвачены энтузиазмом. Они окружили Наполеона, пожимали ему руки, выказывая охватившее их глубокое волнение, и большинство из них, расставшись с ним, тотчас пустились в путь. Увы! Почему он не обратился с этими прекрасными словами к Законодательному корпусу? Он узнал бы, что правда – самое мощное средство воздействия на людей, и, быть может, ему не пришлось бы распускать этот орган, быть может, Законодательный корпус весь поднялся бы, чтобы рукоплескать императору и призвать Францию последовать за ним на поля сражений.

Положение с каждой минутой становилось всё более угрожающим, и важно было срочно отправить последние силы нации навстречу врагу. Армии коалиции со всех сторон пересекали границы. Генерал Бубна, который выдвинулся первым, пройдя вдоль склонов Юрских гор, подошел к Женеве и вступил в этот город без единого выстрела. Коллоредо и Мориц Лихтенштейн с легкими дивизиями и австрийскими резервами, пройдя за Берн, направились к Понтарлье с намерением двигаться на Оксон. Корпус Алоиза Лихтенштейна, также проходивший через Понтарлье, должен был направиться на Безансон, чтобы заслонить эту крепость, в то время как Дьюлаи собирался передвинуться через Монбельяр на Везуль. Маршал Вреде с баварцами и вюртембержцами бомбардировал Гюнинген, атаковал Бельфор и выдвинул кавалерийскую разведку к Кольмару. Князь Витгенштейн блокировал Страсбург и Киль; русская и прусская гвардии остались в Базеле при государях коалиции.

Таковы были расположения армии Шварценберга после перехода через Рейн.