Нина Берберова, известная и неизвестная - Ирина Винокурова

часто бывает[1192]. Но ответа Берберова не получила. Это было особенно удивительно потому, что непосредственным поводом для ее письма послужило сердечное поздравление с восьмидесятилетием, написанное от имени всех сотрудников «Континента», где Горбаневская числилась ответственным секретарем[1193].

И хотя Берберова не могла стопроцентно исключить, что письмо по какой-то причине не дошло до адресата, дальнейших попыток связаться с Горбаневской она делать не стала, хотя продолжала следить за ее стихами и по-прежнему ставила их высоко. После прочтения новой книги Горбаневской Берберова написала одному из своих корреспондентов: «Ее стихи подтвердили мне мое мнение о ней: она настоящий поэт»[1194]. Что же касается Горбаневской, то Берберова, очевидно, не вызывала у нее ни особой симпатии, ни интереса. Но Берберову это вряд ли сильно уязвляло: на недостаток внимания она пожаловаться не могла.

Например, с другим ценимым ею поэтом третьей волны, Львом Лосевым, контакт был установлен быстро. Как Лосев написал в одном из своих писем Берберовой, он «всегда гордился знакомством» с нею[1195]. Они познакомились в конце 1970-х, когда Лосев (в будущем профессор Дартмутского колледжа) еще учился в аспирантуре Мичиганского университета и подрабатывал в издательстве «Ardis». Несмотря на свою тогдашнюю занятость (вдобавок к аспирантуре и работе в издательстве у него имелась семья с двумя детьми), Лосев ухитрялся периодически выбираться к Берберовой в Принстон. Он навестил ее однажды и в Миддлбери, а потом вспоминал проведенный с Берберовой день как «настоящую отдушину в этом более чем будничном лете»[1196].

В число читателей и почитателей Берберовой входила и такая заметная в кругах третьей эмиграции личность, как Людмила Штерн. Ее воспоминания о Довлатове и Бродском, с которыми она близко дружила еще в Ленинграде, принесут ей впоследствии широкую популярность, но уже самая первая книга ее рассказов – «По месту жительства» (1980) – имела успех. Эти рассказы понравились Берберовой, и, узнав ее мнение, Штерн поспешила послать ей письмо. «Я очень давно хотела с Вами познакомиться, – говорилось в письме. – Это желание достигло катастрофических размеров, после того, как прочла “Курсив мой”, но… не осмелилась Вам звонить. Теперь осмелюсь…»[1197] Штерн позвонила, и встреча состоялась.

Поклонником творчества Берберовой был московский лингвист и литературовед Ю. К. Щеглов, эмигрировавший в Америку в конце 1970-х. Об этом свидетельствует его многолетний друг и соавтор А. К. Жолковский, описавший в одной из своих «виньеток», как Щеглов просил познакомить его с Берберовой: «Понимаешь, Алик, Ахматову я уже пропустил. Я не прощу себе, если не познакомлюсь с Берберовой…» [Жолковский 2005: 150][1198].

Берберова охотно согласилась встретиться со Щегловым (дело было на одной из славистских конференций), и, как замечает Жолковский, они проговорили чуть ли не час. О чем шел разговор, остается читателю неизвестным, зато Жолковский отмечает, что в течение всего этого времени Берберова сидела спиной к окну, явно полагая, что при таком освещении выглядит моложе. А потому Жолковский озаглавил свою «виньетку» следующим образом: «Вечная женственность».

Несмотря на очевидную в заглавии иронию, Жолковский не скрывает, что он в свое время был тоже весьма впечатлен и автобиографией, и личностью Берберовой. В той же «виньетке» Жолковский пишет:

Одной из первых русских книг, прочитанных мной в Америке, был «Курсив мой», восхитивший витальностью и прямотой мемуаристки. Поэтому когда оказалось, что Берберова жива, профессорствует и ездит на конференции, и кто-то из коллег предложил познакомить, я обрадовался, хотя вообще окаменелостей не коллекционирую. Представленный писательнице, я, видимо, чересчур расшаркался, потому что был немедленно оборван: «Ну ладно, хватит, я не Ахматова». Таким образом, прямота подтвердилась. Что касается витальности, то в свои восемьдесят лет Берберова хорошо сохранилась; она красилась, выдерживая общий рыже-коричневый тон, и дряхлела очень постепенно [Там же].

«Прямота» Берберовой не могла не задеть Жолковского. Но, встречаясь с ним в дальнейшем, в частности в начале 1980-х в Миддлбери, Берберова, очевидно, держалась более дружески. Сообщая одному из своих корреспондентов, что там был и Жолковский, она добавляла: «Мне он очень понравился»[1199].

Трудно представить, что при личном общении Берберова никак не проявила своего расположения, но о той давней обиде Жолковский не забыл. А потому, принимаясь со временем за свою «виньетку», он не собирался перед Берберовой «расшаркиваться», хотя инкриминировал ей лишь кокетство не по возрасту, добавив, правда, что «Ахматова, кажется, в таком не была замечена» [Там же]. Впрочем, на фоне того, в чем Ахматова, по мнению Жолковского, «была замечена», это вряд ли являлось таким уж страшным грехом[1200].

* * *

Среди читателей и почитателей «Курсива» были, естественно, не только литераторы, но и люди других профессий. С большим уважением, как уже говорилось, относился к Берберовой Ростропович. Не менее уважительно относился к ней и Барышников, оказавшийся большим поклонником «Курсива»[1201].

Теплые отношения сложились у Берберовой со знаменитым адвокатом, защитницей советских диссидентов Д. И. Каминской и ее мужем правоведом К. М. Симисом, эмигрировавшими – под сильнейшим нажимом властей – в 1977 году. Поселившись в Вашингтоне, они вели передачи на правозащитные темы на радио «Свобода» и «Голос Америки». Берберова относилась к Каминской и Симису с большим уважением и, узнав от общих знакомых, что им понравился «Курсив», поспешила выразить благодарность письмом. Вскоре Берберова получила ответ. «Ваш “Курсив” мне не просто понравился, – писала Каминская. – Он стал для меня важной книгой, о которой часто думаю. Все в ней мне очень интересно, а многое очень близко»[1202].

«Под чрезвычайным впечатлением от “Курсива”» был, как сообщили Берберовой, художник и известный остроумец Вагрич Бахчанян[1203]. Он познакомился с книгой, делая обложку ко второму русскому изданию «Курсива». Бахчанян был также автором обложки и иллюстраций к сборнику стихотворений Берберовой. Она, очевидно, была довольна результатом, хотя иллюстрации получились несколько загадочными. В частности, Омри Ронен нашел их похожими на «гинекологический рентгеновский снимок», не без ехидства добавив: «Видно, что художник внимательно читал “Курсив мой”» [Ронен 2001: 216].

Но особенно близкие отношения сложатся у Берберовой с бывшим москвичом А. Е. Сумеркиным, прибывшим в США в самом конце 1970-х. Знавший языки и работавший в Москве переводчиком, Александр Сумеркин стал в Нью-Йорке главным редактором издательства «Russica», образовавшегося при его непосредственном содействии.

Основание этого издательства было для Берберовой важным событием. Она давно отдавала себе отчет, что издаваться ей «в общем, негде», объясняя это так:

…лампадным маслом от меня не пахнет, и потому в некоторые места мне ходу нет, и вообще ходу нет, потому, что я решила больше со старой эмиграцией дела не иметь. Что касается «Ардиса», то они печатают невероятное дерьмо, теряют на нем деньги, и на полтора года опаздывают со своей программой…[1204]

Сумеркин, по мнению Берберовой, как раз отличался прекрасным вкусом в отборе того, что он хотел издавать, а также тщательностью работы с рукописью на всех этапах ее превращения в книгу. И главное, Сумеркин горел желанием печатать Берберову. Именно в издательстве «Russica» вышли «Железная женщина» (1981), второе издание «Курсива» (1983), «Стихи: 1921–1983» (1984), «Люди и ложи: русские масоны ХХ столетия» (1986). Предисловия ко всем этим книгам содержали особую благодарность Сумеркину, которого Берберова назвала в одном из предисловий исключительно «внимательным, чутким и знающим человеком» [Берберова 1986: 11].

И хотя Сумеркин считал своим главным призванием издательское дело, он охотно писал рецензии и статьи, в том числе