Коммунисты - Луи Арагон

Сюзанна скользила среди гостей: — Курвуазье? Бенедектина? Представьте себе — сколько мы отсутствовали? Месяц, не больше — а у нас успели разграбить погреб! Неслыханно! В военное время!

— Тут-то как раз и грабят, — вставила Матильда Висконти, а Бердула присовокупил: — Воры, должно быть, никак не ожидали, что вы вернетесь… — Он расположился на зеленом диване возле госпожи де Сен-Гарен. Академик, вообще говоря, предпочитал пышных дам, и потом ему казалось, что он злоупотребил вниманием госпожи Виснер, недаром хозяин утащил ее у него из-под носа; кроме того, с кузиной Алисой как раз беседовал Ромэн Висконти, а у Амбруаза Бердула было пагубное влечение к парламентариям, они притягивали его, как адская бездна.

Сюзанна тем временем непринужденно болтала с Ритой Ландор, что дало Фреду возможность помолчать. Спортсмены не любят блистать остроумием целый вечер.

— Слышали, что сказала наша милая хозяйка? — фыркнул Амбруаз Бердула. — Ее возмущает воровство в военное время…

У толстухи Алисы была склонность к обобщениям:

— Ну, конечно, возмутительно, что в двадцатом веке все еще существуют воры…

— Вы верите в нравственное совершенствование, сударыня? — осведомился Висконти.

— Подумать только, через двадцать веков по пришествии господа нашего Иисуса Христа!

— Да, с такой точки зрения…

Бердула отнюдь не намерен был отвлекаться от своей темы, к тому же слушали его с большим почтением. — Люди воображают, что стоит начаться войне, как мигом не станет многих неприятных явлений, присущих мирному времени, например, воров. На днях я прочел в газете достопочтенного господина Блюма сенсационную статью: «Прекращение бандитизма». Автор утверждает, что ночных налетов, грабежей, убийств из мести, карманных краж, жульничества, вымогательств — как не бывало. Правда, добрейший господин Сарро будто бы только и ждал объявления войны, чтобы арестовать всех специалистов этого дела… Здесь налицо обратный предрассудок: в мирное время воры — естественное и вполне допустимое зло… Однако, довольно шуток. Кстати, господин Френуа… — обратился он к поэту…

— Да, простите?

— Вы слыхали, что нашего общего издателя через десять дней после объявления войны укокошила собственная жена? Весьма радушная дама, она угощала нас с вами обедом месяца три назад, помните?

— Да, конечно, — промямлил Люк.

— Да, конечно, — свирепо повторил Бердула. — Вы только подумайте, дорогой Висконти, — через десять дней после объявления войны! Я был на днях у министра путей сообщения по поводу возвращения Франко сокровищ испанского искусства… нужно было гарантировать безопасность перевозки. Так вот, мы говорили об этом убийстве. Министр видит в нем обвинительный приговор нынешней войне. Что это за война, которая не может остановить убийц и побороть привычки мирного времени?

— Я готов признать убийство изящным искусством, но привычкой — нет, увольте! — сказал Люк.

— Ах, знаете, — вставил Висконти, — что у кого болит, тот о том и говорит. Если бы я дал себе волю, я бы, как Монзи, во всем винил эту войну…

— Но вы себе воли не даете, — подчеркнул Люк таким тоном, что депутат с удивлением поднял брови.

Френуа представил себе, какими помоями поливали бы друг друга Бердула и Висконти, если их стравить. Академик поспешил воспользоваться замешательством Ромэна.

— Не знаю, каковы были войны, достойные называться этим именем. Возможно, что они меняли в корне все привычки. Но между четырнадцатым и восемнадцатым годом не было недостатка ни в преступлениях на любовной почве, ни в убийствах с целью грабежа… Мне пришлось собрать кое-какие статистические данные для одной книжки, которую вы, конечно, не читали, дорогой Висконти… — За этим последовала небольшая пауза, которую Амбруаз, не стерпев, сам же поспешил прервать: — Смею вас уверить — ни Шарлеруа, ни Марна, никак не отразились на преступлениях частного характера… Это просто самообман… цензура…

— Ничего подобного, — попытался ввернуть Люк, — цензура не снимает таких вещей…

— Очевидно, она предпочитает затыкать рот сторонникам Мюнхена, — прервал Висконти, — людям, которых не передергивает при имени Франко, которые не верят, что Муссолини, того и гляди, всадит нам нож в спину, и не выискивают каждый день новых врагов — ведь это легче, чем найти дорогу на Берлин!.. Незавидное у вас ремесло, Люк!..

— Позвольте, — запротестовал тот. — Вы забываете, что я мобилизован, что меня не спрашивают. Ведь не спрашивают же пехотинцев, нравится ли им шагать в ногу, таскать на себе автомат и прочее!

— Писать — дело другое…

— Да мы не о том говорили, — решительно перебил академик. — Мы говорили о преступлениях на любовной почве во время войны. Дело вот в чем: много ли в целой нации найдется людей, к моменту объявления войны органически, сознательно готовых к ней? Единицы. Зачинщики. Преступники. Война — это их преступная страсть, и ясно, что она всецело поглощает их. Но остальные? Подавляющее большинство? Для них война всегда бывает неожиданностью, — иначе войны не было бы вовсе. Она сваливается на них в разгар поэтических мечтаний или в ту минуту, когда они собрались покончить с собой, или как раз, когда они узнали, что их любимый сынок — дитя другого, или во время приступа почечных колик… — словом, воина все расстраивает, а не устраивает. Им важнее всего узнать, кто был господин, уронивший галстук за кровать их жены… А тут, извольте видеть, все господа призваны! Личные драмы сливаются с общей драмой, тонут в ней, или же разражается скандал, и тогда все благомыслящие поднимают крик!

— Чистейший Бернанос[232]… — сказал Люк.

— Бернанос? Если согласиться, что во время войны личные драмы уступают место общенародной драме, так, знаете, что это будет? Чистейший Жироду! Вам кланялся ваш патрон, Френуа!

Подошедшая к ним Сесиль сказала очень мягко: — Простите, дорогой мэтр, как же быть тем, кто не знает, что творится в Прибалтике? Чем они заполнят головы, если у них не будет личных драм? А потом ведь может случиться, что их личная драма в чем-то совпадает с общей… например, во лжи…

— Что вы хотите сказать? — живо заинтересовался Висконти. — Во лжи?

— Ну, да… При нормальных условиях… ложь так прочно входит в жизнь… ее не замечаешь… и потом некрасивые стороны жизни сглаживаются вежливостью, хорошим воспитанием… Ну, а с войной…

— Что-то я вас не понимаю. Как будто во время войны меньше лгут!

— О, нет! Лгут, но по-другому. У людей нехватает времени и выдержки, чтобы скрывать ложь. Ложь становится грубой.