Тобол. Много званых - Алексей Иванов

– Явун-Ика, – выставив голову, убеждала она, – зачем тебе Айкони? Она худая, тебе её не хватит, ты немного будешь сытый. Иди в лес, в берлогу. Хорошие медведи – священные звери. У них глаза – звёзды, уши – пеньки, сердце – лабаз, грудь – лодка. Осенью они уходят под землю, в мир мёртвых, и уносят с собой тепло, они вроде умирают. А весной они снова оживают, возвращаются в наш мир и приносят тепло. Люди очень уважают таких медведей. Никогда не беспокоят их напрасно и даже не называют настоящим именем. Если случится убить хорошего медведя, люди несут его из леса в колыбели из тонких берёзовых стволов, а у себя дома устраивают праздник, благодарят медведя и пляшут для него. Берут его головы и лапы и кладут в самое почётное место, шаман кормит дух медведя его мясом, медведь съедает сам себя и снова возрождается, ему приятно. А плохих медведей, таких, как ты, люди не уважают. Их ненавидят, за ними охотятся, их убивают без почести, их кости дробят. Иди в лес, залезай в берлогу, спи. Хынь-Ике станет скучно, когда ты уснёшь, он бросит тебя. Ты проснёшься весной хорошим медведем, у тебя будут жена и дети, ты проживёшь долго…

Явун-Ика слушал Айкони, сидя возле амбарчика, но никуда не уходил.

Всю ночь Ен-Пугол поливало дождём. Вода легко протекала сквозь крышу чамьи; Айкони, вся мокрая, корчилась на обрывках шкур и стучала зубами. Она пробовала закутаться в уламу, но улама не грела. А Когтистый Старик перебрался под днище амбарчика и спрятался от дождя.

Только под утро Айкони провалилась в мутный, беспокойный сон. Её разбудил свист ветра. Над болотом начиналась буря. Летели палые листья, жухлая трава шевелилась, сосны гибко раскачивались и скрипели; полуголые берёзы и осины, кланяясь вразнобой, словно заслонялись пустыми ветвями. По высокому небу непривычно быстро плыли тучи, сливаясь друг с другом и разваливаясь на сизые лохмотья. Айкони, дрожа, осмотрелась. Медведя нигде не было. Пустая поляна с идолом, пустой и сквозистый лес.

Издалека донёсся протяжный ропот и долгий треск. Наверное, где-то упало дерево. А вдруг Когтистый Старик услышал шум падения, решил посмотреть и ушёл?.. Конечно, он вернётся, но можно успеть добежать до избушки и спрятаться, закрыть дверь на засов. В доме у неё есть еда, вода, огонь. Она просидит там хоть до снега. Медведь не выдержит сторожить её до зимы, да и Хынь-Ике надоест однообразие… Бежать или не бежать?..

Айкони не стала долго размышлять. Она уже измучилась. Она вытащила нож и полезла из чамьи, примерилась и прыгнула вниз. Она упала как кошка – на руки и ноги, и сразу отскочила, выставив нож. Медведь не появился.

Айкони бросилась к своей избушке. Свистел холодный ветер, трепал одежду на идоле Ике-Нуми-Хаума, ворошил кусты. Медведь нигде не показывался. Под бревенчатой стеной в яме со ступеньками из тёсаных досок зиял открытый вход в её дом. Айкони огляделась. Медведя не было. Айкони спустилась в яму на три ступеньки. А вдруг медведь в избушке?

Пусть посмотрит мертвец, душа которого в уламе. Айкони стянула уламу с плеч, скомкала и швырнула в проём двери. И тотчас ей навстречу из тёмного проёма рванулось огромное оскаленное рыло медведя. Когтистый Старик ждал её там, где тепло и нет дождя, куда она обязательно придёт. Он был очень умный. Но улама попала ему в глаза, и он опоздал на мгновение.

Визжа, Айкони выпрыгнула из ямы и помчалась по капищу, но сейчас ей уже негде было прятаться. Лестницу в чамью она сама уронила и теперь не успела бы поднять бревно, чтобы снова приставить к порогу амбарчика. Медведь, ворочаясь, протиснулся сквозь дверной проём избушки, вылез наверх и с рёвом мотнул башкой, сбрасывая уламу. Ветер легко подхватил священное покрывало и понёс над капищем, как парус.

Айкони споткнулась и покатилась. Ей не убежать. Невозможно, да и некуда. Ей надо драться с медведем. У неё ещё есть нож. До сердца медведя она не достанет, значит, надо воткнуть нож медведю в глаз. Она не знала, случалось ли кому-нибудь когда-нибудь убить медведя ножом в глаз, да и не важно. Она вскочила, нелепо размахивая своим последним оружием. Лицо её было мокрым от слёз, и под штанами по ногам у неё потекла горячая вода.

– Я убью тебя, Явун-Ика! – разъярённо закричала она изо всех сил, содрогаясь в ужасе и ненависти.

Медведь приближался какой-то расхлябанной, вихляющей походкой, словно глумился. Он – могучий косматый великан, властелин тайги, а кто она? Маленькая, растрёпанная, ничтожная, обмочившаяся со страха.

Ветер накинул уламу на идола Ике-Нуми-Хаума и облепил покрывалом его деревянную морду с гвоздями вместо глаз и выжженной пастью. Складки священного покрывала, трепеща, как живые, вдруг разбежались извилистыми морщинами и сложились в какую-то личину вроде человеческой – личину той души, которую Айкони сняла с мертвеца. Личина открыла рот.

– Явун-Ика! – глухо и властно крикнул дух мертвеца. – Иди ко мне!

Когтистый Старик остановился перед Айкони, которая в готовности к схватке водила по воздуху ножом, и молча поглядел на неё так, словно запоминал на будущее, а потом грузно повернулся и нехотя двинулся к идолу. Прямой путь пролегал через кучу рыжего лапника, и медведь не пожелал огибать её; он уверенно ступил на старые ветки, сделал шаг, другой – и вдруг рухнул вниз, под землю. Раздался треск, хруст и страшный звериный рёв, точнее, вой, который сразу сменился мученическим скулежом.

Айкони ждала, но Старик не вылезал. Айкони медленно подошла ближе. Под лапником была ловчая яма с вкопанными в дно заострёнными кольями. Медведь упал на них всем своим неимоверным весом, и колья пронзили его почти насквозь. Айкони потрясённо смотрела в яму. Медведь чуть приподнял башку и посмотрел вверх, на Айкони. Затем голова его опустилась.

– Умирай, Когтистый Старик, – прошептала Айкони. – Здесь я буду жить, а не ты.

Гужевая дорога тянулась через осенний лес. Лошадь кивала головой; большой воз подрагивал, перекатываясь через корни деревьев, оголённых колеями; чуть скрипели оглобли и смазанные дёгтем ступицы деревянных колёс, обтянутые ржавыми полосами железных шин. Юсси бежал стороной вдоль дороги и время от времени зарывался мордой в кучи палых листьев. Он уже превратился в большого пса, но умом пока ещё оставался щенком. Бригитта сидела на возу боком, свесив ноги, а Ренат шагал рядом. Старик, что держал вожжи, бормотал, не умолкая, изредка обращаясь и к шведам.

– Не успели, вишь, летом, переправить, что накосили, так и осенями наверстаем. За два стога сена ведро овса – хорошая цена. Служилому в год воевода пять четей отсыпает – на` тебе, дескать, служба, подавись, а тут за полдня цельное ведрище. Может, у вас, шведов, и лошадь своя есть? Вы же народ ушлый, сидите в плену, а сами и коней тут покупаете, и коров, и дома` себе строите. Скоро нас без войны завоюете. А косить-то ты умеешь, парень?

На Успенье строителям объявили передышку, но Ренат решил не терять день. Вдвоём с Бригиттой он нанялся привезти с дальней поляны два стога сена. Хозяину стогов было недосуг, а его старик-отец работу не осилил бы.

– Косить я уметь, – сказал Ренат.