Тобол. Много званых - Алексей Иванов

Табиб Мудрахим поджёг от светильника палочку сандала и поднёс к губам Хамуны. Синий дымок сандала заклубился от дыхания.

– Джинн яда покидает её чрево, я вижу в дыму его отвратительные черты, – сказал табиб. – Хвала Аллаху, она будет жить, Касым-эфенди.

Только потом, когда табиб ушёл, а Хамуна затихла на постели, Ходжа Касым решил наказать отравителя. Вернее, отравительницу.

В покоях Назифы были дастархан, широкое ложе и огороженный угол с ковриком михраби для намаза. Назифа встретила Касыма в праздничной одежде и всех украшениях: на лбу лучился бирюзой витой серебряный венец тиллякош с жемчужными подвесками, в ушах блистали тяжёлые серьги кашкар-балдок, на высокой груди лежал парный куштумор с филигранью и кистями, окружённый ожерельем из нанизанных на цепочку монет, запястья и лодыжки оковали браслеты, а пальцы Назифа унизала перстнями.

– Зачем ты надела свои драгоценности? – угрюмо спросил Касым.

– Я хочу умереть от твоей руки с памятью о твоей любви, мой господин, – спокойно ответила Назифа.

– Я не могу простить тебя, хотя ты мне дорога. Я понимаю тебя, моя жена, и уважаю, но Хамуна – последняя отрада моей стареющей души.

Касым знал, что Назифа тихо ненавидит Хамуну. Ревнует. Когда Назифа вела Хамуну по дому к мужу, она щипала её за бока и зад: пусть синяк в самый сладкий миг напомнит Касыму, что тело Хамуны тоже не совершенно.

– Я готова к смерти, мой муж, но не я дала Хамуне отраву.

– А кто?

– Подумай, кого мог выбрать шайтан. А он выбрал того, кто причинит тебе самое жестокое унижение.

– Улюмджана? – изумился Ходжа Касым.

Конечно, калмычка, степная кобыла! Касым купил Улюмджану из торгового расчёта и не любил её, но сейчас она стала нужна ему, как никогда, потому что через улус её брата Онхудая караваны бухарцев пойдут в Кашгар. Касым не мог покарать коварную наложницу. Так над ним глумился шайтан! А Назифа и вправду слишком умна, чтобы травить Хамуну. Она придумает, как убить соперницу, чтобы на неё не пала и тень подозрения.

Охваченный гневом бессилья, Касым ушёл из дома на берег Иртыша. Он видел, что за ним, стараясь остаться незамеченным, в ночи по тёмным улочкам Бухарской слободы крадётся Сайфутдин – верный охранник. Чёрная, лаковая плоскость огромной реки отблёскивала под нефритовым серпом месяца. Над Тобольском раскинулись созвездия – весь неизмеримый гурганский зидж Улугбека, сонм высших вечнозримых сущностей Аллаха, в безупречном числе которого были и Дракон, и Заяц, и Заклинатель Змей, и Жертвенник, и бездонная Чаша Нищих. Их торжественные имена, явленные суфиям в равноденствие, были аятами мироздания: Садальмелек, Аль-Таир, Фумм аль-Гут, Цельбальрай, Алгул, Денебола, Дубхе, Аль-Фаррас…

Возвратившись, у дувала своего подворья Касым увидел коменданта Толбузина. Суфьян не пустил его в дом, и Толбузин ждал на улице.

– Послушай, бухарец, – заговорил он, хватая Касыма за рукав. – Ты не серчай, что я набросился… Я тебя остановить хотел, чтоб ты Карпушке не разболтал. Карпушке конец, его взашей погонят, ему нельзя знать о твоей Кашгаре, плюнь на него! А я при деле! Я рухлядь тебе повезу, у меня её полсотни мешков! А ты уж дальше сам, как придумал. По рукам, бухарец?

– Отойди с дороги, – надменно ответил Касым.

Толбузин оскорбил его. Ходжа Касым не хотел прощать оскорбления.

Сайфутдин, стоящий поодаль, взялся за рукоять сабли.

– Ладно, – закряхтел Толбузин и, переваливаясь брюхом, с трудом встал перед Касымом на колени. – Видишь, каюсь! Прощения прошу! Чего тебе ещё от меня надобно? Прими товар.

– Приму, – сказал Ходжа Касым и прошёл в свой дом.

В открытом дворике он сел на резную скамеечку и обхватил голову руками. Он чувствовал себя крысой, пожирающей объедки возле арыка Шахруд. Над ним сияет божественный гурганский зидж, а он пьёт желчь унижения из чаши нищих. Губернатор Гагарин давит его сапогом, как лягушку в луже, а он терпит, – и это ради денег. Комендант Толбузин оскорбил его, а он терпит и берёт у Толбузина товар, – и это тоже ради денег. Улюмджана хотела отравить Хамуну, хотела сорвать его таёжный тюльпан, а он терпит, – и это опять ради денег. У него нет ничего святого.

– Назифа! – крикнул он.

Назифа появилась из тени под сабодом, лёгким навесом.

– Приведи мне Улюмджану и принеси большое блюдо, – приказал он.

Улюмджана пришла сонная, в одной рубахе. Она не понимала, почему господин позвал её во двор, а не в свои покои. Назифа поставила у ног Улюмджаны круглое серебряное блюдо, в котором отразился месяц.

– Опустись на колени и нагнись над блюдом, – приказал Ходжа Касым.

Поддёрнув рубаху, Улюмджана встала на колени и нагнулась.

– Возьми её за волосы, Назифа, – приказал Ходжа Касым.

Назифа намотала косы Улюмджаны на кулак.

Ходжа Касым достал из ножен на поясе кинжал-джамбию, украшенный сапфиром, шагнул к склонённой Улюмджане, положил ладонь ей на затылок и без колебаний перерезал ей горло. Кровь хлынула в блюдо.

Во дворе князя Нахрача Евплоева рос огромный разлапистый кедр. На его узловатом и крепком суку за шею был подвешен тяжеленный убитый лось. Юван и Пуркоп держали лося за ноги, разведя их в разные стороны, а Нахрач шаманским ножом с натугой вспарывал утробу. У лосей жёсткая и прочная шкура; в старину вогулы делали из лосиных кож воинские доспехи – панцири и щиты, склеивая кожи в три слоя. Однако Нахрач, подобно многим горбунам, отличался пугающей силой корявых рук, и его нож, подрагивая, без остановки доехал до спутанной гривы у лося в паху. Нахрач убрал нож в ножны, раздвинул разрез и вывалил клубок спутанных внутренностей.

– Кишки синие, а не чёрные, – разглядывая потроха, сказал он. – Значит, зима будет без проталин.

Чуть присев, князь Нахрач почти до плеча засунул ручищу в чрево лося, нащупал сердце, дёрнул его, отрывая, и вытащил наружу. Из кровавого кома в ладонях князя торчали, обвисая, толстые кровеносные сосуды.

– А сердце у него большое, он много бегал, его по тайге гоняли менквы, – сообщил Нахрач. – Где ты убил его, Юван?

– За Волосатым болотом, где старая могила.

– До глубоких снегов охотиться ходите на Волосатое болото, – сказал Нахрач вогулам. – Менквы покинули его, знали, что мы придём.

Все охотники деревни Ваентур – юноши, мужчины и почти старики – собрались во дворе князя на осеннее гадание. Двор был неряшливо забросан корягами, углями из очага, всяким домашним мусором и поломанными охотничьими приспособлениями. Проход в редкозубом невысоком частоколе Нахрач обычно загораживал жердями, но сейчас снял их и ворохом сложил в крапиву у тына. Айкони вошла, смешалась с толпой и протолкалась поближе к кедру с подвешенной тушей лося. По вершине этого кедра, вздымающегося над рогатыми крышами вогульской деревни, она и определила дом князя.