Тобол. Много званых - Алексей Иванов

Многие охотники явились на гадание с собаками и удерживали их на ремнях. В деревне собаки жили впроголодь – «точили носы», как говорили вогулы, и сейчас оголодавшие зверюги жадно глядели на лосиные потроха, натягивали поводки и хрипели. Айкони потрепала ближайшего пса по мохнатой холке и вспомнила Батыя и Чингиза. Нахрач присел на одно колено, положил на другое лосиное сердце и принялся разрезать его ножом. Он бросил кусок сердца на землю перед собой; псы забились на ремнях, понимая, что мясо – для них, и один сумел вырваться из руки хозяина. Он мгновенно очутился возле куска, проглотил его и сразу вперился в Нахрача. Нахрач, понимающе кивнув, кинул псу остатки. Другие псы заскулили.

– Удача будет у Микая, – поднимаясь, сказал Нахрач. – Ты дашь мне потом кабана, Микай.

– Но это мой пёс, Нахрач, а не Микая! – возмутился хозяин пса. – Это Хуба, мой вожак! Почему удача Микаю?

– Ты глупец, Епьюм, – свысока ответил Нахрач. – Не важно, чья собака. Хуба седой, как Микай, поэтому Хуба указывает на Микая. А тебе никогда не добыть кабана, ты слабый охотник.

Нахрач вернулся к лосиной туше и принялся рыться в груде кишок и во вскрытом брюхе. Отыскав зелёно- багровый шмат селезёнки, Нахрач надрезал его, рассмотрел и протянул одному из вогулов.

– Высуши дома, Веляшка, и принеси мне завтра. Когда эта селезёнка побелеет, она скажет мне, в каких лесах на Конде будет много снега.

Потом Нахрач снова полез в тушу и вытащил большую, упругую печень лося. Отрезав кусочек, Нахрач с задумчивым видом попробовал его на вкус.

– Кровь жёсткая, – сказал он. – Это знак на волков. Они придут в дожди с Чепурьи. Но доля Торума у печени небольшая, значит, мы можем не отгонять лошадей на Юконду. Возьми печень себе, Щенька, у тебя мало храбрости, тебе надо есть больше крови.

Айкони надоело смотреть на гадание Нахрача. Её это не касается. Она всё равно не знает лесов, окружающих Ваентур. Если Нахрач оставит её в деревне, то она будет заниматься женскими делами, а не мужской охотой. Скучно, хотя лучше скучать среди людей, чем жить одной в тайге. Она знает это по своему опыту. Она вышла из толпы и присела на корягу у входа в дом Нахрача. Дом был большой и стоял на толстых коротких столбах. Меж почерневших брёвен торчали лохмотья конопатки. По стенам висели сети и плетёные морды. Свес кровли рыжел сухим лапником.

Нахрач бестрепетно ощупывал кровавые кишки лося.

– На кишках много тугих пережимов, – сообщил он. – Всем нам зимой придётся тяжело. Потребуются жертвы Омолю. Я возьму у вас много коз.

Нахрач вытащил кровавые руки из кровавой кучи и вытер ладони о свою свалявшуюся меховую одежду.

– Лось сказал всё, больше он ничего не знает. Расходитесь по домам. А вы, Юван и Пуркоп, освежуйте и разделайте тушу. Мне оставьте заднюю левую ногу и язык, а потом принесите череп.

Вогулы, озабоченно переговариваясь, пошли со двора, встревоженные недобрыми предсказаниями князя-шамана. Юван и Пуркоп топтались под кедром, примеряясь, как лучше освежевать лосиную тушу. Вогул Щенька подбирал с земли вываленные потроха и шлёпал их в долблёное корытце.

Нахрач остановился напротив Айкони и разглядывал её. Айкони была одета по-мужски, подбористо: штаны и рубаха из волчьей шкуры, на ногах – кожаные кисы с завязками, пояс обмотан волосяной верёвкой, на поясе – нож в ножнах, украшенных бисером, на боку – колчан со стрелами, за спиной – котомка и охотничий лук, лишь голова по-женски повязана уламой.

– Ты похожа на лесную женщину Мис-нэ. Ты сама убила этих волков?

Нахрач указал на одежду Айкони. Он заметил, что шкуры – ещё свежие, весенние, не до конца вылинявшие. Причём шкуры разные, от двух зверей.

– Сама, – сказала Айкони.

– Это хорошо. Тебе можно немного доверять. Но перья для стрел бери от совы, а не от глухаря. Перья глухаря замедляют стрелу.

Айкони тоже разглядывала Нахрача. Она не раз слышала о горбатом вогульском князе-шамане. Кряжистый и плечистый, он напоминал мохнатого паука. Тёмное лицо, седая щетина, глубокие морщины, узкие умные глаза. Перекошенный уродством, Нахрач выглядел отталкивающе и притягательно. В нём чудились бесстрашие, бесстыдство, жестокость и жадность к жизни.

– Не говори, я знаю, кто ты, – ухмыльнулся Нахрач. – Ты – половинка дочери Ахуты Лыгочина. У тебя есть мертвец на привязи. За тобой идёт Человек-с-крестом. Я знаю, что` тебе надо.

– Тогда помоги мне, – угрюмо сказала Айкони.

– В моём доме ещё тёплый чувал. На жерди висит рябчик, я поймал его вчера вечером. Очисти его и запеки мне в углях. Потом я отведу тебя в убежище, если ты этого захочешь.

Нахрач распоряжался по-хозяйски, будто уже определил в жизни место для Айкони, и она поверила, что её скитания закончились.

Сбежав из Тобольска, она прибилась к купеческому каравану, который направлялся в Обдорск. Через два дня её догнали Чингиз и Батый. Собаки радовались встрече и скакали вокруг Айкони, а по ночам на стане спали вместе с ней, согревая своим теплом. Батый сказал Айкони, что отныне его будут звать Хынь-Ика, потому что голос у него очень страшный, как у Хынь-Ики, а Чингиз сказал, что его будут звать Пунгкынг – Зубастый.

В Певлоре она сошла с каравана и, оставшись с собаками на льду Оби, долго махала рукой вслед купцам. У проруби она встретила князя Пантилу.

– Это я, Айкони, – сказала она. – Я хочу домой. Здравствуй, Пантила.

– Теперь меня зовут Панфил. Я надел крест.

– Здравствуй, Панфил, – послушно исправилась Айкони.

– Ты тоже надела крест, и тебя отпустили?

– Нет. Я подожгла дом, где жила, убила человека и убежала.

В Певлоре все охотники собрались в доме обсудить, что им делать с беглянкой. Отец Айкони, Ахута, пропал у самоедов; никто не знал, что с ним случилось; но и он не заступился бы за дочь, Айкони это знала.

– Ты должна покинуть Певлор, – наконец за всех сказал Пантила. – Иначе нельзя, Айкони. Русские отомстят Певлору за то, что ты совершила.

Айкони заплакала и закрыла лицо руками.

– Куда мне идти? – спросила она.

– Куда хочешь. Возьми то, что тебе надо.

– Я дам тебе малицу своей жены, – сказал Негума.

– Я дам тебе свой лук, – сказал Гынча Петкуров.

– Я дам тебе лыжи на выдрах и старый нож, – сказал Лелю.

Хынь-Ику и Пунгкынга Айкони оставила в Певлоре. Они собаки из города, они плохо умеют жить в лесу, им нужны их собачьи жёны и друзья. Хынь-Ика и Пунгкынг выли на привязях. Айкони перешла Обь и скрылась в лесах левобережья. Она отправилась на речку Унъюган, где когда-то давно Ахута Лыгочин завёл себе зимовье. Подлатав заброшенный чум, она жила на Унъюгане до весны. Это было очень плохое время. Её убивала тоска.

Летом вроде бы стало легче, но однажды без всякой причины она вдруг не смогла даже подняться. Изнутри её пронзила страшная боль, невыносимая горечь обожгла горло, её вытошнило зелёной пеной, а потом два дня она лежала в чуме без памяти. Что с ней случилось, она не поняла. Но поняла, что без людей погибнет. И она решила идти в рогатые деревни вогулов. Вогулы, в отличие от остяков, не боялись русских. Они могли её принять.