Преследуя Аделин - Х. Д. Карлтон

растерянностью и беспокойством.

– Звучит зловеще. Угрожающе, – говорит она, ее зеленые глаза скользят по письму, словно это проклятие, запечатленное на бумаге.

Я рассеянно киваю, откладывая записку, и снова перебираю фотографии. Ищу подсказки, кем мог бы оказаться этот человек.

Но их нет.

– Он выглядит так знакомо, – бормочу я, изучая еще один снимок.

Похоже, тут они на какой-то вечеринке. Изображение черно-белое, поэтому я не могу определить цвет ее платья, только то, что оно темного оттенка. Рукава и воротник платья украшены драгоценными камнями. И, разумеется, мне не требуется цветная фотография, чтобы определить, что на ней красная помада.

Рука мужчины покоится высоко на ее бедре. То, как он прижимает ее к себе, кажется почти собственническим. Властным.

Я никогда в жизни не встречала этого человека, но тем не менее я уверена, что он чертов ублюдок, готова поспорить на это.

И судя по натянутой улыбке на лице Джиджи и напряженным глазам, моя прабабушка тоже так считала.

– Подожди, дай я сделаю фото и загружу их в компьютер. Я могу запустить поиск по изображению.

Я наблюдаю, как Дайя делает свое дело, сосредоточенно сдвинув брови. Через несколько минут она поворачивает ноутбук ко мне и внимательно смотрит на меня.

– Отец Марка. Вот кто на всех этих фотографиях.

Мои глаза устремляются на нее, а сердцебиение учащается.

– Ты думаешь о том же, о чем и я? – спрашиваю я.

– Что лучший друг твоего прадеда мог быть влюблен в Джиджи и убить ее, когда узнал, что у нее был роман с другим? – резюмирует она, словно выхватывая мысли из моей головы.

Она вздыхает и опускает взгляд на фотографии.

– Не знаю. Это слишком громкий вывод, чтобы сделать его на основании нескольких жутких фотографий и одной записки. Несмотря на то, что записка действительно звучит угрожающе, этого тем не менее недостаточно, чтобы обвинить его в убийстве.

Я киваю, думая о том же. Что-то в этих фотографиях меня настораживает и вызывает мурашки по всему позвоночнику. Как бы я ни была возмущена дневником Джиджи и тем, как она лебезила перед своим преследователем, он никогда не вызывал у меня таких плохих чувств, как эта записка и фотографии. Тем не менее, я не могу раскрыть дело об убийстве, основываясь на одних лишь ощущениях. Мне нужны доказательства.

– С точки зрения логики, преследователь Джиджи все же более вероятен, как убийца, однако это не значит, что им не может оказаться отец Марка, – продолжает Дайя, рассеянно беря в руки одну из фотографий и рассматривая ее. – В этой записке я вижу мотив. Так что, если присутствует хоть небольшой шанс, думаю, мы должны рассмотреть и его.

– Ты нашла еще какую-нибудь информацию о Роналдо?

Она вздыхает.

– Да. Он умер в 1947 году от кардиогенного шока.

Мои брови вскидываются.

– Сердечный приступ?

Она переминается с ноги на ногу.

– Разбитое сердце. Он умер от синдрома разбитого сердца, – у меня пересыхает во рту. – Я нашла немного информации о его семье, но почти ничего больше. Его жизнь держалась в строгом секрете, и я предполагаю, что к этому имел какое-то отношение его босс.

– Значит, тупик, – заключаю я, кивая.

Я закусываю губу и перекатываю ее между зубами, обдумывая дальнейшие действия.

– Думаю, мне нужно подняться на чердак, – с покорностью констатирую я.

Я могу любить призраков, но, черт возьми, это не значит, что у меня есть желание быть одержимой демоном или тем, что обитает там наверху.

Шалфейные глаза Дайи впиваются в мои. Я рассказала ей о последней записке, которую нашла, и о том, что я почувствовала там присутствие чего-то очень зловещего.

– Да ты мазохистка. Ты попадешь под влияние местного демона, если поднимешься.

Я фыркаю.

– Думаю, он уже сделал это, если бы действительно хотел. Там может оказаться что-нибудь еще.

Дайя вздыхает.

– Я сегодня умру, – бурчит она.

– Ты не умрешь, просто, скорее всего, будешь немного не в себе, – щебечу я, огибая стол и направляясь к лестнице.

– Да, и догадайся, кого я начну терроризировать первой?

Этот холодный, тяжелый груз сразу же опускается на мои плечи, как только я вхожу на чердак. Как в мультфильмах, когда с неба падает пианино и приземляется точно на ничего не подозревающего персонажа.

– Ладно, поторопись, черт возьми, мне здесь не нравится, – просит Дайя напряженным от страха голосом.

Он ползет и по моим костям, заставляя сердце бешено колотиться. И все же по мышцам пробегает тепло, оседая в глубине живота.

Я включаю фонарик на своем телефоне, чтобы обшарить пространство за стенами. И начинаю с того места, где нашла последнюю записку, однако там остались только паутина и пауки.

Обхожу каждую стену, пробуя деревянные доски в надежде обнаружить хоть одну расшатанную. И только когда подхожу к зеркалу, я нахожу такую. Дерево трещит под моими пальцами, и с тяжелым предчувствием, охватившим нас обеих, я, не теряя времени, отдираю доску от стены.

Направляю луч фонарика во все стороны, не находя ничего, кроме еще жуков и паутины. Я почти уже сдаюсь, когда замечаю что-то блестящее.

– Кажется, что-то есть, – взволнованно сообщаю я.

– Ну и отлично, – бормочет Дайя у меня за спиной.

Я едва слышу ее слова. Сунув руку в отверстие, прежде чем успею рассмотреть жуков, я хватаю предмет, и в моей руке оказывается что-то пластиковое. Я пытаюсь вытащить это, и моя рука нащупывает что-то похожее на бумагу, поэтому я хватаюсь и за это тоже.

Я смахиваю с руки паутину, содрогаясь от того, как она липнет к коже. Я даже не смотрю на свою руку, а просто продолжаю оттирать ее на бегу к ступенькам.

– Пошли, – выдыхаю я, как раз перед тем, как меня чуть не сшибает с ног Дайя, проталкивающаяся мимо и несущаяся вниз по лестнице.

Что бы ни лежало в моей руке, это что-то важное. Я уверена в этом так же, как и в глазах, смотрящих мне в спину и наблюдающих, как я ухожу.

Захлопнув за собой дверь чердака, я прислоняюсь к ней и отдуваюсь, стряхивая с себя леденящий холод, который, кажется, пристал ко мне, точно клей.

– Я больше ни за что туда не полезу, – задыхаясь, говорит Дайя.

– Думаю, мне тоже не захочется, – поддерживаю я.

Наконец, я опускаю взгляд на свою руку и вижу в ней зиплок-пакет с золотым «ролексом», инкрустированным бриллиантами; изнутри пакет измазан кровью. Записка в моей руке – это спешные каракули, гласящие: «Спрячь это, никто не должен знать, что это сделал я. Не забудь».

– Вот дерьмо, – выдыхаю я.

– Дай-ка посмотреть. Мы не