Хроники Червонной Руси - Олег Игоревич Яковлев

Облачившись в мужицкий стёганый вотол, нахлобучив на чело заячий треух, поздним осенним вечером выехал мечник Фёдор Радко в очередной свой путь. Впереди ждали его немалые опасности, но перед глазами, как наяву, стояла красавица-княгиня Ирина, он слышал сквозь бездну прошедших лет её журчащие ручейком слова: «Обереги моего сына!»

ГЛАВА 100

Служки на подворье ни за что не хотели пускать к митрополиту бедно одетого мужика в заячьем треухе. Помогла горсть серебра, которую незнакомец сунул в ладонь грузному отцу-эконому. Тучный грек тотчас расхмылился и велел ему следовать за собой.

Перед облачённым в рясу тонкого сукна, в клобуке с окрылиями седобородым митрополитом Николаем Радко пал ниц. Бросив на пол шапку, растянулся в земном поклоне.

— Какая просьба у тебя ко мне, чадо? — елейным голосом, перекрестив его, вопросил немало удивлённый митрополит.

— Ныне заключён в оковы и томится в порубе князь Берестейский Ярослав, сын покойного князя Ярополка. Молю тебя, отче, заступись за него перед великим князем и боярами стольнокиевскими! Глуп еси по младости Ярослав сей! Сам не ведал, что творил! Понудили его на лихое дело, на бунт супротив власти стрыевой советники лихие! Помоги, отче! Не дай погинуть душе юной в темнице сырой!

— Вот о чём просить ты пришёл! Верно, не из простых еси, сын? Почто ж одет тако? — стал, супя седые лохматые брови, вопрошать Фёдора Николай.

— От сумы, отче, не обережёшься. Помотала мя жизнь по градам и сёлам. Матушке Ярославлевой обещал аз оберегать сына её от бед и напастей. Да токмо, вышло, не уберёг. Вот и молю пото тя, отче! Помоги!

В словах Радко слышались отчаяние и боль. Митрополит заметно смягчился, жестом руки велел проведчику встать с колен и сесть на обитую бархатом лавку.

— Трудно будет исполнить просьбу твою, сыне, — промолвил он веско. — Но попробую. С епископами, с игуменами монастырей киевских совет держать буду. Обещаю тебе, не оставлю без вниманья мольбы твои. Ступай топерича!

Митрополит-грек, как и рассчитывал Радко, не откажется лишний раз показать своё влияние на князя и бояр и охотно примет его предложение. Покинув обнесённое каменной стеной митрополичье подворье, проведчик умело спрятался от посторонних взглядов в толпе на Бабьем Торжке, а затем, попетляв по кривым узеньким улочкам, поспешил укрыться в загородной слободе на дворе у одного знакомого гончара.

...Спустя несколько дней постучался к нему взволнованный Вячеслав.

— Выпустил стрый братана мово из поруба! — объявил он радостно. — Митрополит да игумены Георгиева и Ирининого монастырей явились на княж двор, умолили князя Святополка простить Ярослава. Клятву дал он в Вышгороде, у раки святых Бориса и Глеба, что не будет более супротив стрыя крамолу ковать. Ныне хочет тя братец мой видеть.

— Что ж. Повстречаемся, стало быть. Не сейчас токмо. Опасно тут, в Киеве, мне оставаться. Недругов разноличных немало.

— Да брось ты! — рассмеялся Вячеслав. — Чего, кого боишься?!

— Брату передай, не могу нынче с ним свидеться, — продолжал гнуть своё Фёдор. — Но обещаю, коли жив буду, непременно его навестить.

— Ну, как знашь, — младший Ярополчич передёрнул плечами.

Как только он покинул избу гончара, Радко стал собираться в обратную дорогу. Нечего было ему больше делать в стольном. Но едва вышел проведчик за ворота, едва взобрался на коня, налетели на него сразу четверо дюжих человек в добрых срядах[310], в каких обычно ходят ближние боярские слуги, повалили наземь, скрутили за спиной руки.

— Попался, переметчик! — прохрипел над ухом злобный голос боярина Коницара. — Под замок, в подпол его! Исчислены дни твои, вражина!

«Ну вот и всё! От ентих не вырваться! Пропадать моей головушке!» — пронеслось у Радко в голове.

Сильный удар плети ожёг ему щёку, заструилась кровь.

Боярские слуги с ругательствами оттащили Фёдора в хоромы Коницара и швырнули в подпол. Скрипнул тяжёлый засов. Окутал несчастного Радко мрак.

Сколько времени протомился он в подземелье, было неведомо. Мало-помалу глаза привыкли к темноте.

«Почто сразу не убили? Да ясно, почто. Хочет Коницар перед Святополком выслужиться, показать: вот, мол, кого споймал! Самого твово, княже великий, ворога лютого! Делай с ним, чё хошь! Святополк, верно, руки умоет, тогда те же холопы боярские меня и придушат».

На душе было тягостно. Казалось, не совершил он в жизни своей чего-то важного, большого, значительного, всуе тратил дни и годы. Теперь же оставалось лишь вздыхать и жалеть. И стараться не впадать в отчаяние.

«Всё в руде Божьей!» — Эта мысль поддерживала его силы. Встав на колени, Радко зашептал слова покаянной молитвы.

Скрипнула наверху ляда.

«Верно, чего поесть принесли. Чтоб не сдох с голоду до времени, — успел подумать проведчик. — Руки б хоть развязали, вороги! Всё едино никуда отсель не сбегу!»

Кто-то невысокий и худенький, облачённый в тёмный плащ с куколем[311] на голове, спустился в подпол по приставной деревянной лесенке.

— Тихо! — раздался возле уха Радко предостерегающий шепоток.

Вспыхнула в руке незнакомца свеча, осветив лицо узника.

Острое лезвие ножа перехватило связывающие руки Радко ремни.

— Ступай за мной! — Тонкая фигура ловко взобралась наверх. Радко осторожно последовал за ней.

Неслышно поднята вверх лесенка, опущена ляда, закрыт засов. Радко выпрямился, осмотрелся по сторонам.

Оказалось, наступила ночь, вокруг царил мрак. Одиноко мерцала тонкая свечка.

Маленькая длань, по-видимому, женская, крепко ухватила Фёдора за запястье.

— Вборзе! Бежим, покуда не видит никто!

Они долго пробирались по лабиринтам переходов, миновали поварню, ткацкую мастерскую, спустились по дощатым ступеням к какой-то маленькой дверце.

Спутник (или спутница) Фёдора с силой отодвинул ржавый засов. Серебристый свет луны упал на лицо проведчика. Не мешкая, пробежали они, пригнувшись, через сад с высокими деревами, юркнули в лаз в заборе, спрятанный за густым кустарником, оказались на улице.

— В овраге до утра