Смерть чистого разума - Алексей Королев

Ульянов сразу уже поднялся к себе: вид у него был торжествующий, скрывать это он явно не собирался, но всё же покинуть поле битвы показалось ему наилучшим решением. Маркевича, впрочем, удивило не это, а то, что вслед за Ульяновым наверх отправился и Шарлемань. Ещё страннее было то, что ни Целебан, ни Гро-Пьер не обратили на это ни малейшего внимания. Но размышлять об этом Маркевич не стал, потому что в прихожую высунулся Симон и довольно громко сказал:

– Господин Маркевич, вас спрашивает почтальон.

…Целебан пересекал прихожую с кипой бумаг в руке, когда, наконец, увидел Маркевича. Тот стоял посреди комнаты с телеграммой в руке и, казалось, раз за разом перечитывал несколько строк, её составлявших[43]. Точно от удивления, что Степан Сергеевич никуда не делся, Целебан резко остановился и внимательно посмотрел на Маркевича.

– Мы забыли сделать одну вещь.

– Какую? – спросил Маркевич и водворился обратно на козетку.

– Ульянов обещал пояснить ход своих истинных рассуждений – ну, тех, на основании которых он сделал первый вывод о виновности доктора. Надо бы подняться к нему, что ли. Ужасно интересно. Он вообще интересный человек, этот ваш Ульянов.

– Нет никакой нужды идти наверх. Я сам вам расскажу.

– А, то есть он успел вас просветить?

– Нет, – сказал Маркевич. – Но я догадался.

Целебан положил свои бумаги на столик около козетки и встал напротив Маркевича, широко расставив свои длинные ноги.

– Только одно условие, инспектор. Даже если вы мне не поверите – не стоит бежать наверх и уточнять, так ли всё обстоит на самом деле. Признаться, я не до конца верю в это и сам, – но я уверен, что я прав, реконструируя его логику.

– Говорите уже. После того, что я видел и слышал за последние пятнадцать часов, я готов поверить во что угодно.

– Знакомы ли вам основные философские течения эпохи эллинизма?

– Что-что? – переспросил Целебан, и тогда Маркевич повторил свой вопрос по-французски.

– Нет, – в голосе инспектора было пополам усталости и раздражения, но Маркевича это совершенно не остановило.

– Я напомню вам. Прогуливаясь в своих портиках, греки разделились на четыре главные школы: киников, стоиков, скептиков и эпикурейцев.

– Ах да, что-то припоминаю. И какое это имеет отношение к анархо-этатизму?

– Никакого. И самое непосредственное. Третьего дня в разговоре с Владимиром Ильичом я назвал Лаврова эпикурейцем. Ульянов меня поправил, заодно освежив мои знания об античной философии. Так вот…

Разумеется, Целебан не поверил ни одному его слову – и даже не попытался этого скрыть. Выдержка, впрочем, не изменила инспектору: он лишь потаращился на Маркевича с полминуты, а затем покачал головой. Маркевич засмеялся:

– Увы, мой дорогой инспектор. Ни Тер – стоик, ни киник Фишер не могли бы убить Корвина. Их внутренние убеждения не отрицают насилия – но не по такому поводу. И только человек, доведший свою жажду наслаждений до абсолюта, до отрицания бога и права, – только такой человек мог пойти на убийство. Эпикурейцем, несомненно, являлся и великий князь – но раз он Корвина не убивал…

Целебан, наконец, пришёл в себя.

– Постойте. Постойте. Ваш Ульянов давеча настойчиво утверждали, что он, дескать, логик. Но логикой тут даже не пахнет.

– Почему?

– Да потому что причастность великого князя к убийству Ульянов отрицал исходя из каких-то, одному ему понятных, логических соображений. Я не сомневаюсь в том, что он нашёл настоящего убийцу – в конце концов, у нас даже есть формальное признание, хоть это и не главное. Но логики в рассуждениях Ульянова не вижу никакой! Два кандидата в убийцы, два, прости меня господи, эпикурейца – и тем не менее одну фигуру наш доморощенный сыщик отбрасывает, сосредотачивается на другой и вполне убедительно доказывает его вину. Но какого чёрта он отказался от первой?! Вот чего я не могу понять.

«Я тоже не могу. Господи, он же прав. Он абсолютно прав».

– Я понятия не имею, инспектор. Хотите, поднимемся наверх и спросим?

– Не хочу, – сказал Целебан. – Я до смерти устал. В конце концов, задача решена и моя миссия окончена. Сегодня вечером я лягу спать и просплю минимум сутки. Чего, кстати, и вам желаю: у вас довольно отчётливые круги под глазами. Кстати, а где записка?

– Какая записка?

– Не валяйте дурака, Маркевич. Записка с именем убийцы, которую якобы вам вручил Ульянов в прошлый четверг. Или это очередная выдумка?

– Я и забыл про неё, – растерянно сказал Маркевич. – Хотите взглянуть?

– Будто вы не хотите.

Крошки сургуча просыпались сквозь пальцы Маркевича прямо на брюки, но это уже не имело значения, как и то, с какой выразительностью Целебан постучал пальцем себе по лбу, развернулся и вышел прочь[44]. Осьмушка серой бумаги, оторванная от черновика. Три слова.

«Нам нужно поговорить. В.У.»

* * *

Маркевич почему-то был уверен, что Шарлеманя в комнате Ульянова он не застанет. И почти не ошибся – проводник как раз выходил из «Харькова» и привычно ухмыльнулся при виде Маркевича, одновременно пряча в левый карман пиджака свёрток каких-то гранок, а в правый – что-то, что не могло быть не чем, кроме небольшой пачки швейцарских франков, тоже аккуратно свёрнутых в трубочку.

– Да? – голос Ульянова был вежлив до совершеннейшего неправдоподобия.

– Я видел Шарлеманя, – сказал Маркевич вместо того, чтобы кинуть в лицо Ульянову записку.

– Поразительно. Особенно если учесть, что он вышел отсюда только что.

– С деньгами.

– С деньгами, – подтвердил Ульянов.

– Стало быть, платите гонорар своим агентам – и платите исправно?

– Не припоминаю, – холодно сказал Ульянов, – чтобы кто-то когда-то обвинял меня в финансовой неаккуратности.

– Не в этом дело, Владимир Ильич, вы прекрасно меня поняли. Вы, не проявлявший якобы никакого интереса к расследованию этого дела, вдруг нанимаете специального помощника, да ещё и за деньги. Нечего сказать, живописная картина.

– И что? – пожал плечами Ульянов. – Товарищ Канак – член швейцарской социал-демократической партии, принадлежит к группе Ланга, староста местной секции. Мне его ещё в Женеве рекомендовали. И не ошиблись с рекомендациями. Я дал ему кое-какие поручения и снабдил средствами для их выполнения. Это не гонорар, а аванс, товарищ Янский.

– Товарищ Канак, как мы с вами заметили прошлой ночью, принадлежит также к группе инспектора Целебана, если можно так выразиться.

– Что? А, чепуха. Это тоже партийное поручение, не более. Противника лучше держать на коротком поводке, – ну или по крайней мере, иметь представление о его делах и намерениях. К тому же Целебан, в отличие от вас, прекрасно осведомлён о взглядах товарища Канака и, как видите, не чурается его помощи. Как и я. Но вы пришли не упрекать