Смерть чистого разума - Алексей Королев

– Покончив с делами медицинскими, – сказал он, – перейдём к вопросам литературным. Сколько там на часах, Степан Сергеевич?

– Без четверти два.

– Прекрасно. Мы пока продвигаемся достаточно быстро. Итак, вторая часть этой истории будет покороче первой. И нам опять поможет Степан Сергеевич. Расскажите в двух словах, будьте любезны, про главу из второй части «Геркулины» и про ваш разговор с Лавровым касательно имён тамошних персонажей. Я, признаться, не в силах запомнить эту белиберду.

Маркевич вновь был послушен – и рассказ его действительно занял не очень много времени.

– Вы выписали на бумажке имена новых персонажей «Геркулины», тех, кто не упоминается в первой части?

– Да, Владимир Ильич. Насколько я смог их запомнить. Вот они: Зей Болл, Пел Зогг, Самм Сари, Ал Гнатт, Валл Седим.

– Действительно, чушь какая-то, – пробормотал Целебан.

– Вот именно! – Ульянов просиял, даже подошёл к инспектору и наставил на него указательный палец. – Вы правы. Совершеннейшая чушь и бессмыслица. Скажите, Степан Сергеевич, вы хорошо знаете английский – это анаграммы? Можно из этих, с позволения сказать, имён составить хоть какие-нибудь английские выражения?

– Мне этого не удалось, Владимир Ильич.

– Допустим, что во втором томе Корвин по каким-то причинам отказался от своей литературной игры, – продолжал Ульянов. – Допустим, что он использовал не английский, а какой-нибудь другой язык. Всё можно допустить. А можно допустить вещь более простую – что, как говорят юристы, всегда более надёжно с точки зрения установления истины. Что если Корвин не писал вторую часть «Геркулины»?

Веледницкий ухмыльнулся:

– Ну да. Это я её написал. Вместе с Николаем Ивановичем. На спор.

Скляров – последние десять минут он сидел словно скифская каменная баба из-под Харькова, на которую был тем более похож своей бородой – встрепенулся, но не успел сказать ровным счётом ничего – Ульянов опередил его:

– Конечно, – устало сказал он. – Именно вы её и написали. Причём подозреваю, что ещё не до конца – оттого и дали товарищу Маркевичу только одну главу. Для чего и выдумали историю про внезапно ставшего левшой Корвина. Вот только о записке для Шубина вы не знали. И ещё многое не предусмотрели – например, чернильницу в Ротонде.

– А что с ней? – спросил Целебан.

– Она не просто пустая – в ней высохли чернила, ей не пользовались очень-очень давно. Записка-то – карандашом написана. А ведь согласно письму, ему чуть более недели. Кстати, письмо это, профессору Устинову, тоже написали вы – более или менее точно рассчитав время, когда оно вернётся назад. И что оно вернётся, были уверены: рю де Александр, 5, она же Александровская улица, она же Алексантерикату – это адрес Гельсингфорсского университета. Я там, между прочим, неоднократно работал в библиотеке в прошлом году. Кто же пишет профессору в университет в июле? Ясно как день, что письмо отправят адресанту.

– Господин Веледницкий? – спросил инспектор, но доктор молчал. Скляров не выдержал:

– Антонин, да не молчи же! Ну допустим, господа, – только допустим! – что продолжение «Геркулины» это литературная мистификация. Что это меняет?

– Ну в общем, – задумчиво сказал инспектор, – это очень похоже на мотив, господин Скляров.

Ульянов обрадовался, как ребёнок.

– Мотив, дорогой товарищ инспектор, простите, господин. Совершеннейший мотив! Сколько, Степан Сергеевич, Корвину принесла «Геркулина»?

– Говорят, более ста пятидесяти тысяч рублей.

– Прелестно, просто прелестно. Это же золотое дно! Клондайк! Эльдорадо! А там и ещё рукописи бы нашлись, не так ли?

– Да, Антонин Васильевич что-то говорил о довольно-таки порядочном корпусе неопубликованных пока текстов. Дневник шестьдесят девятого года, наброски «Диалогов» – правда, всё это не подделаешь, тогда-то Корвин ещё не был «левшой». А вот никогда не публиковавшейся биографический очерк о Скандербеге – вполне.

– Ну, я не исключаю, что в архиве Корвина действительно немало подлинных его рукописей – покойник был необычайно писуч, – возразил Ульянов. – Но вряд ли всё это имело бы значительный интерес – и значительную цену – без второй части «Геркулины». Думаю, обыск корвиновского архива – а, скорее, бумаг нашего доктора – даст нам немало находок, написанных этой так называемой левой рукой.

Он перевёл дух и огляделся в поисках воды. Воды на глаза ему не попалось и он сказал:

– Если бы Корвин продолжал находиться в своём безумном положении или если бы он скончался от своей болезни, – ничего бы не помешало господину Веледницкому осуществить свой план. Но Корвин начал приходить в себя – и совершенно, не исключено, что исцелился бы. Хотя бы на время. А это в планы нашего лекаря нервенных болезней вовсе не входило.

* * *

– Это всё весьма и весьма убедительно, признаю, – сказал Целебан, – но… проклятое алиби, не так ли?

– Вы правы, – кивнул Ульянов. – Давайте уже заканчивать. Напомните мне, Антонин Васильевич, во сколько мадемуазель Марин относила Корвину обед?

– Я не буду с вами разговаривать, Ульянов, – лицо у Веледницкого было серое. – Вы мне омерзительны. Всё, что про вас рассказывают, – даже не половина правды. Вы просто конченый негодяй. От скуки возвести на меня поклёп, придумать какую-то мотивацию, приплести сюда Блейлера… Впрочем, бог вам судья. Qui seminat mala, metet mala.

– Ну не хотите, как хотите. Инспектор?

– Э-э, мадемуазель утверждает, что немного подзадержалась со своими судками, но была в Ротонде никак не позднее четверти первого.

Ульянов встал, сунул большие пальцы за проймы жилета («сотый раз за эти несколько дней», – подумал Маркевич), подошёл к стеклянной двери и несколько секунд смотрел на дорогу. Потом резко обернулся и спросил у Маркевича:

– Не припоминаете вашего разговора с мадемуазель? При котором присутствовала мадам? Интереснейший был разговор.

– Да, – ответил Маркевич. – Интереснейший. Мадемуазель написала на листке il sentait le salvang. Я тогда не понял, что именно это значит и спросил мадам. Она сказала, что это то же самое, что Сильванус, дух леса.

– Я тоже до вчерашнего вечера так думал, – сказал Ульянов. – А потом мне пришло в голову полистать энциклопедию, первую попавшуюся в вашей смотровой, доктор. Так вот. Salvang, Маркевич – это то же самое, что homme sauvage. Дикарь, персонаж легенд. Правда, слово salvang не совсем местное, так говорят севернее, скажем, в кантоне Берн. Откуда родом, как мы знаем, покойный супруг мадам Марин и отец мадемуазель. И откуда, кстати, родом господин Канак, любезно просветивший меня на этот счёт сегодня утром. Входите, месье Канак, входите.

Шарлемань выглядел как пастух, всю ночь в дождь разыскивавший разбежавшееся стадо. Казалось, кто-то старательно, чтобы ни вершка сухого не оставалось, проливал его ушатами самой грязной воды на свете. Текло с его суконной куртки, текло с гетр и, разумеется,