Сирена - Кристоф Оно-Ди-Био

Подробности я узнал от Габриэле и Луки на следующий день, после визита врача. У меня не было ничего серьезного, только ушибы от ударов о скалы.

– Тебя нашли внизу, на spiaggia, – сказал мне Лука.

– Но кто меня туда привез?

Он пожал плечами:

– Курортники. Проходивший мимо «Зодиак». Я и не знаю толком где. Куда тебя занесло?

– Я заблудился, Лука.

– Ну да, конечно. А ссадины у тебя на руках, на плечах? Представь, если бы с тобой что-нибудь случилось? О сыне ты подумал?

Весь день Лука бросал на меня недобрые взгляды. Я поблагодарил его за то, что он вызвал врача, он только кивнул в ответ. Некоторые постояльцы таращились на меня – видимо, были в курсе, а вечером он подсел ко мне за стол.

– Тебе надо уехать, Сезар. Ты творишь невесть что. Портишь свои воспоминания.

Я сказал ему, что мне остался еще один день здесь, а потом я заберу статую и сяду в самолет.

– Статую? Ты о чем?

– Так, ни о чем.

– Делай как знаешь, но проведи этот день где-нибудь еще, не здесь, а то так и будешь барахтаться в море как stronzo[38]. Чего ты ищешь?

– Ее, Лука.

– Chi contro a Dio gitta pietra, in capo gli ritorna. Если ты бросишь камень в небо, он упадет тебе на голову. Это место принадлежит ей так же, как и тебе. Ты все испортишь. Почему бы тебе не проветриться?

Почему бы не съездить хоть в Пестум[39], как мои двое американцев вчера, они были в восторге.

Я испепелил его взглядом.

– Пестум, ты серьезно?

– Да. А что?

– Это где могила ныряльщика?[40]

– Si.

Я покачал головой, не веря своим ушам.

– Я же тебе рассказал, что случилось с Пас. Ты спятил?

– А ты, – вспылил он, – ты не спятил сегодня ночью в море? Знаешь, как говорят у нас в Неаполе? Il diavolo tenta tutti, ma l'ozioso tenta il diavolo. Дьявол искушает всех, но бездельник искушает дьявола.

– Кончай, хватит твоих пословиц!

– Так подними задницу!

Он ушел в кухню.

Я решил поймать его на слове. Возможно, у него были свои резоны.

И после двойного эспрессо я отправился в путь. Габриэле посоветовал мне добраться на катере от Амальфи до Салерно, а потом ехать местным поездом, который шел вдоль побережья и останавливался в Пестуме. Тридцать две минуты. Так мне не грозили пробки и жара.

* * *

Катер прочерчивал в море белую линию, завораживающую. Я оставил Амальфи позади, навсегда. От этого города, некогда вытеснившего со Средиземного моря арабских халифов, остался лишь галечный пляж, утыканный синими зонтиками, греческий фронтон церкви, развалины башни, где была замурована заживо несчастная герцогиня[41], и древний монастырь, переквалифицировавшийся в отель, как большинство их сегодня. Не сказать, чтобы случайно, ведь отели стали современными монастырями. В них укрываются от мирской суеты, заново обретая чувство проходящего времени и, почему бы нет, в известной мере благодатное одиночество. Пусть даже сегодня «хорошенькие сестры […] сидят за столами в трапезной и ночуют в кельях отцов», как шаловливо заметил некий Фредерик Мерсей[42] еще в 1840 году.

Я в конце концов уснул на пластиковом сиденье, и разбудил меня служащий компании в Салерно. Жара была зверская.

* * *

На вокзале толпились загорелые парни и девушки в обтягивающей нетерпеливые мускулы одежде. Громко разговаривали, делали селфи, смеялись. Я представлял себе их игры. И был счастлив за них, я, вдовец, никем не утешенный принц в снесенной сексуальной башне.

В поезде я занял место у окна, достал свой смартфон и одним касанием вошел в цифровую дверь, за которой лежал теперь мир. В VIII и VII веках до нашей эры, читал я, в связи с ростом населения Греции хлынула волна вторжений на юг Италии и часть Сицилии. На этой территории, вскоре названной Великой Грецией, Magna Graecia, «города-матери», откуда вышли захватчики, основали «дочерние города», которые, став очень сильными, сами, в свою очередь, основали другие «дочерние города». Пестум, изначально называвшийся Посейдонией, был построен людьми из Сибариса, что в Калабрии, города, чье богатство было столь велико, что с именем его жителей – сибариты – долго ассоциировалась мечта о несравненно роскошной и изысканной жизни. Говорят, женщины Сибариса принимали приглашение на обед, только если оно поступало как минимум за год, столько времени им требовалось, чтобы подготовиться. Лошадей же своих сибариты дрессировали не для войны, но для танцев под звуки флейты на своих пирах.

Вагон пустел, по мере того как мы ехали на юг. К Пестуму нас осталось не больше десятка. Снова молодые люди, горстка японцев и в самом конце необычная пара: женщина с серыми волосами, очень элегантно одетая – синее платье в тонкую черную полоску, и с ней другая, помоложе, золотистая блондинка в белом платье, очень простом, но безупречного покроя. Наверняка мать и дочь, хотя они были совсем не похожи, разве что повадкой. Обе прятали глаза за большими очками а-ля Одри Хёпберн и сидели очень прямо. Молодая держала на коленях что-то черное, большое, вроде корзины странной формы, закругленная крышка которой была прикрыта кремового цвета тканью. Я рассматривал их, и молодая, заметив это, улыбнулась. Отвечать охоты не было.

Я вернулся к чтению: исторические памятники Пестума в числе лучше всех сохранившихся в Европе; до нас почти в целости дошли три храма, посвященные жене Зевса Гере, его брату Посейдону и его дочери Афине. Храмы и, кроме того, – икона этого места, звезда первой величины, знаменитый ныряльщик. Посейдон, ныряльщик и его могила: трижды зеленый свет моему страданию. Или Лука был извращенцем, или приверженцем шоковой терапии.