Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

нового. Ты просто в очередной раз пытаешься уйти от житейских проблем. Ты не любишь их решать. Ты не любишь что-то менять. Упаси Господи. Это твоё характерное малодушие. Страусиный синдром, как я его называю.

— И что ты предлагаешь? — спросил я своего невидимого оппонента. — Нарушить это хрупкое равновесие? Лишиться привилегий? В конце концов — денег?

— Оно уже нарушено. Иногда человеку приходится выбирать…

— Ты знаешь, что для таких, как я, выбор страшнее, чем полное отсутствие вариантов.

— Ты ещё справку покажи.

— Я не могу всё вернуть назад. Я уже не тот лихой пацанчик в кожаной кепочке, а она уже не та милая девочка в розовом берете.

— Послушай, дружок, не надо мудрить. Ты просто ответь на вопрос…

— Да всё я знаю!

— Ты любишь её?

— Да!

— Ты сам ответил… Так вот, если ты настоящий мужик, ты просто обязан…

— А в противном случае?

— Ты сделаешь вид, что ничего не было.

— Я подумаю. Тут не надо с кондачка решать.

После столь неожиданной кульминации вечера я сделал для себя вывод: не пытайся узнать, что о тебе думают окружающие, если они даже улыбаются при встрече и ласково спрашивают — как дела? И уж тем более не надо знать, что о тебе думают близкие люди или твоя жена: при любом раскладе тебе это не понравится.

Женщины любят обсуждать свои отношения с мужчинами, особенно проблемные отношения, и многие высказывания этих так называемых подруг являлись отголоском тех претензий, которые в мой адрес имела жена. Я совершенно уверен в том, что она перемывала мне косточки вместе с Шагаловой. В противном случае откуда Галина знает про восьмое марта, ведь я действительно приехал с пустыми руками? Мне она ничего не сказала, но зато пожаловалась своей товарке. Вот откуда несёт тухлятиной.

Как ни в чём не бывало я вернулся в квартиру и увидел практически засыпающую компанию. Ленка посмотрела на меня мутными глазами и широко зевнула…

— Ну, муженёк, тебя только за смертью посылать, — сказала она хриплым голосом и слегка кашлянула.

Галина смотрела на меня удивлённым взглядом, а у Краевой был такой вид, словно она еле-еле сдерживает смех. Ольга Кустинская уже спала, развалившись в стареньком кресле у окна.

Я поставил бутылку на стол и молча ушёл в другую комнату. Я уже не мог смотреть на эти свиные рыла, и даже пьяная Мансурова вызывала у меня отвращение. В квартире стоял тяжёлый дух: во-первых, было страшно накурено, во-вторых, шампанское всегда даёт отвратительную отрыжку и чудовищный выхлоп, а в-третьих, люди просто воняют сами по себе, поэтому я не люблю даже самые минимальные скопления людей, — как у всех неврастеников, у меня очень тонкое восприятие. А может, я на самом деле мизантроп, как говорит Ленка?

Лежа в темноте, я слышал, как тётки разговаривают между собой, иногда переходя на интимный шёпот, иногда взрываясь неуёмным хохотом; потом замолкают, цмыкают шампанское, прикуривают сигареты, скрипят стульями, чокаются бокалами, спускают воду в туалете… Я чувствовал, как сгущаются сумерки моего сознания, как наваливается непосильная тяжесть, как давит на меня вся эта бездушная каменная громада большого города. Потом послышались чьи-то лёгкие крадущиеся шаги, и тонкая световая нить, протянутая от двери к моей кровати, резко оборвалась — я погрузился в кромешную темноту…

4.

13 мая, в день моего рождения, Мансурова приехала в Тагил. Мы не стали никого приглашать и раздавили бутылочку вина на двоих. Ленка была какой-то напряжённой и задумчивой. Когда я попытался деликатно расспросить её о том что происходит, она подняла на меня такой тяжёлый взгляд, что я вздрогнул и решил дальше не продолжать эту тему. «Если посчитает нужным, сама расскажет», — подумал я, подливая вина в бокал.

А потом мы молча смотрели в окно — оно было грязное после зимы — на угасающий весенний вечер и лиловую ауру над крышами домов. По небу плыли радужные облака. Его рассекали неугомонные стрижи и ласточки. На огромных тополях, покрытых сочной зеленью, висели, словно чёрные груши, бесчисленные скопища ворон. На детской площадке водили хоровод яблоньки в белых сарафанах, — в том году они зацвели очень рано, поскольку в мае уже стояла летняя жара.

Мы сидели в сумерках, не включая света. Фоном играла музыка — чувственная и проникновенная. Как сейчас помню, это была звуковая дорожка из кинофильма «Rush», написанная Эриком Клэптоном. Эта музыка как нельзя лучше перекликалась с моим внутренним состоянием и поднимала во мне такие эмоции, что мне жутко захотелось любви, или хотя бы водки. Но я дал слово Мансуровой, что не буду нажираться: на следующий день, в воскресение, мы собирались пойти в гости к нашему ребёнку, который в тот момент находился у моих родителей, и я не мог себе позволить опухшую рожу, красные глаза и чудовищный перегар, разящий во все стороны.

— Помнишь, мы летали на фестиваль джаза в Краснодар? — вдруг ни с того ни с сего спросила Лена.

— Да, конечно… Это было в марте, если я не ошибаюсь.

— Не ошибаешься. Так вот… — Она задумалась на секунду и продолжила: — Я там случайно встретила Володю Белогорского. Кстати, он передаёт тебе привет.

— Так-так, — забеспокоился я. — Что-то долго ты тянула с приветом.

— Я много думала, сомневалась… — Она начала с хрустом ломать свои длинные пальцы.

— Ты что, уходишь от меня? — спросил я равнодушным голосом, как будто это событие уже давно висело в воздухе и было совершенно предсказуемо.

— Аха, а ты только этого и ждешь! — огрызнулась она. — Короче, он предложил мне работать в отеле «Югра».

— Это где? — Я аж скривился весь от виртуального холода. — В Ханты-Мансийском округе?

Она едва улыбнулась, чуть заметно приподняв кончики губ.

— Я его спросила то же самое. Нет. Это место находится на берегу Чёрного моря, в районе Туапсе. «Югра» — это шикарный отель, построенный на нефтяные доллары.

— Ух, ты! — обрадовался я. — Деньжищами запахло! А Володька там кто?

— Генеральный директор, — ответила она с некоторым апломбом.

Я тут же вспомнил этого молодого человека с задорным комсомольским лицом и розовыми щёчками, с которым подписывал договор в