Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

шёл: очередная «прогулка» закончилась кровавой резней. Но это событие не коснулось её, как и многие другие, происходящие в моей параллельной жизни.

Леночка всегда жила с широко закрытыми глазами, совершенно не замечая ужасов и мерзостей, царящих вокруг неё. Она выборочно пользовалась элементами жизни, как говорится, на своё усмотрение: не окуналась в негатив, не видела человеческих изъянов, ни с кем не конфликтовала, не замечала страждущих и не сочувствовала им. Она любила всех и никого в отдельности. Она, как солнце, согревала окружающих — всех без разбора, не вникая в их сущность и моральные качества, и люди тянулись к ней как к безусловному источнику света, добра и тепла.

У неё всегда был крепкий сон и прекрасный аппетит: в отличие от меня её никогда не тревожили по ночам кровавые мальчики и уж тем более не являлись к обеду. Когда я возвращался под утро после гулянок, она не встречала меня у порога с воспалёнными от бессонницы глазами, а дрыхала с упоением, без задних ног. Просыпалась она только тогда, когда я тихонько вползал под одеяло, и то — буквально на секундочку, чтобы поцеловать меня и вновь отправиться в объятия Морфея. В такие моменты она даже не открывала глаз.

В ту страшную ночь я вышел из подъезда с чёрным пакетом в руках. Потом я долго пытался поджечь свою одежду, но она почему-то не горела, не схватывалась пламенем, а только лишь дымила, источая при этом прогорклый запах тлеющей плоти. Мои шмотки, наверно, были насквозь пропитаны кровью и потом.

Густой белый дым вертикально уходил в звёздное небо. В проёме между высотками опочила жёлтая слегка обглоданная луна. Я закурил и терпеливо ждал, когда огонь подхватит и унесёт эту зловонную кучу. И вот наконец подул слабый ветерок — появились языки пламени, но кроссовки всё равно отказывались гореть, потому что «adidas» в огне не горит и в воде не тонет, — удивительное немецкое качество.

Когда я вернулся домой, она по-прежнему спала, дёргаясь всем телом и всхлипывая во сне как ребёнок. Я тихонько залез под одеяло и начал устраиваться поудобнее. Вдруг она резко перевернулась на другой бок и положила на меня ногу — я затаил дыхание.

— Мурррр, — промурлыкала она, не открывая глаз. — Ты что… с шашлыков приехал?

— С чего ты взяла? — спросил я сдавленным от волнения голосом.

— От тебя костром пахнет, — ответила она. — Предатель… без меня жрёшь шашлыки… хоть бы кусочек… — И она опять ушла в тёмные воды своего подсознания, а я ещё долго лежал на спине и гладил её упругую ляжку.

В 2000 году я работал «ведущим инженером автоматизированных систем управления технологическими процессами в отделе разработки программного обеспечения колёсо-бандажного цеха нижнетагильского металлургического комбината» — так написано в моей трудовой книжке.

Параллельно основной работе я занимался бизнесом, но в данном контексте это выражение является риторической фигурой, потому что в конце 90-х под этим могло подразумеваться всё что угодно: торговля оружием и наркотиками, реализация краденных автозапчастей, сбыт фальшивых банковских билетов, махинации с ценными бумагами, работа по долговым распискам, что на самом деле — в рамках закона — являлось тривиальным вымогательством, включающим в себя и похищение людей, и нанесение тяжких телесных повреждений, и вторжение в личную жизнь с использованием прослушивающих устройств, и шантаж, и угрозы, и прочие противозаконные действия. К этому набору тяжёлых уголовных статей я добавлял ещё и мелкие правонарушения, такие как уклонение от налогов, подделка документов, присвоение власти, и ко всему прочему иногда приходилось брать то что плохо лежит, — глаза, понимаешь, мозолит какая-нибудь бухта с медным кабелем или груда стальных труб, оставленная коммунальщиками под открытым небом.

В те годы мы не гнушались ничем. Воровать было не предосудительно, и это никак не могло испортить твою репутации, а напротив — придавало твоему образу некий романтический ореол. За твоей спиной шептались: «Этот парень мутит тёмные делишки и всё ещё на свободе». Но сколько верёвочке не виться — посидеть всё-таки пришлось, на заре моей шальной молодости, и это был целый букет статей уголовного кодекса, этакий джентльменский набор рэкетира: ч.3 ст. 148, ч.3 ст. 147, ч.1 ст. 218, ч.2 ст. 194, ч.2 ст. 196.

В тюрьме я просидел недолго, но с большой пользой для себя: во-первых, я выучил от корки до корки уголовный кодекс с комментариями в качестве реальных уголовных дел, во-вторых, я повстречал в этой академии криминальных наук множество одарённых людей и у каждого чему-то научился, в-третьих (что является самым главным), я понял в тюрьме основное правило жизни, которое работает на всех уровнях человеческого общества: не верь, не бойся, не проси. Аминь!

Были у меня и мелкие страстишки, которые подъедали мою природную силушку, а так же заработанные кровью и потом деньги. Я был довольно заурядным прожигателем жизни — алкоголь, марихуана, дорогие рестораны, ночные клубы, очаровательные нимфы, модные шмотки, но самой значительной проблемой была моя эпикурейская натура — мне больше нравилось тратить деньги, чем зарабатывать их, поэтому я беспокоился о бабках, когда они совсем заканчивались и превращались в долги, вот тогда я поднимался с дивана и выходил на большую дорогу с кистенём и булавой. Единственной мотивацией для зарабатывания денег было их полное отсутствие.

Из общедоступных наркотиков я перепробовал всё — даже морфина гидрохлорид. В сексе я перепробовал всё — кроме мужиков. До определённого момента моя жизнь напоминала голливудский боевик, но в одно прекрасное утро я проснулся несчастным… Что самое ужасное, я не видел никаких причин для расстройства — их просто не было. Я покопался в себе, но ничего не нашёл, кроме чудовищной космической пустоты, — этот вакуум разрывал мою душу в клочья.

Я испугался, забился под одеяло, накрыл голову подушкой и попытался за что-нибудь зацепиться, но всё, к чему я прикасался, рассыпалось в прах… Все духовные и материальные ценности были девальвированы. Моё тело распадалось на атомы. Самосознание перестало существовать, и это было самым ужасным проявлением фрустрации. Я перестал быть собой — я превратился в ничто.

Я никогда не был так близок к суициду. Теперь я понимаю, почему люди залазят в петлю, стреляются, выпадают из окон, топятся, травятся, режут вены, не имея на это видимых причин. Потом близкие не верят в самоубийство, ищут хоть какие-то мотивы и ничего не могут