Пружина для мышеловки - Александра Маринина

– Ей нужно подумать,– так же шепотом ответилтот.– Ты что, свою маму не знаешь? Она никогда в жизни на серьезныевопросы сразу не отвечает.

– Но она так спокойна,– удивился Андрей.

– Если бы она не умела сохранять спокойствие в самыхэкстремальных ситуациях, она не проработала бы столько лет в школе.

Через несколько минут Ксения Георгиевна внесла в комнатуподнос с чашечкой кофе для сына и двумя большими чашками с чаем – для себя идля мужа. Прошло еще минут пять, но к чаю она так и не прикоснулась, сиделанеподвижно, обхватив горячую чашку ладонями. Андрей почему-то не мог оторватьглаз от ее рук, он впервые заметил сейчас на них проступающие пигментные пятна,неумолимые свидетельства надвигающейся старости. Правда, пятна совсем ещенезаметные, бледные, ведь мама совсем не старая…

– Костя, Андрюша,– начала Ксения Георгиевна глухимголосом,– я не знаю, как вы отнесетесь к тому, что я сейчас скажу, но явсе равно скажу, потому что когда-то же нужно… Нужно, наконец, сказать. Я оченьлюбила Олега, своего первого мужа. Очень любила. Я считала его самым лучшим,самым добрым, самым умным. Я восхищалась им, его трудолюбием, его умом, егообразованностью… Он ведь очень много читал и очень много знал. Я всегдаудивлялась, как это получается, что мальчик из провинциального городка знает намногобольше меня, столичной девчонки. Знаете, такое столичное высокомерие… Я непросто восхищалась им, я его боготворила. Он был абсолютно неординарнойличностью, ни на кого не похожий, с очень своеобразным мышлением, соригинальной логикой. Прости, Костя, я никогда не говорила тебе этого, и тебе,наверное, неприятно это слышать.

– Ничего,– успокоил жену Мусатов-старший,–ничего, Ксюша, все в порядке. Все нормально. Рассказывай.

– Олег с самого первого дня нашего знакомства попросил,чтобы я занималась с ним английским, просил для перевода самые трудные тексты.Разговорная практика ему не была нужна, он набирал лексику и учился читатьнаучную литературу. Он где-то доставал научные книги на английском, в основномпо специальности, но потом я заметила, что он читает и много другого. Онинтересовался даже астрологией… Тогда, в семидесятых, это было чем-тосовершенно запредельным, вроде сатанинских культов, ведь мы все были оголтелымиматериалистами, воспитанными в идеологии научного атеизма.

Ксения Георгиевна помолчала немного, глядя в свою чашку,потом заговорила снова.

– И вот когда все это случилось… Когда Олега арестовали,отправили на судебно-психиатрическую экспертизу, поставили ему диагноз ипризнали невменяемым, я сразу поверила. И его оригинальность, и своеобразие, иневероятная, просто какая-то нечеловеческая память и способность усваиватьновые знания, и его увлечение астрологией и некоторыми другими вещами, которыев то время назывались «буржуазными штучками» и «отрыжкой капитализма»… Все этоукладывалось в картину шизоидной личности. И я поверила. Я не оправдываюсьсейчас, я хочу сказать совсем о другом… – она тяжело вздохнула и впервые за всевремя разговора подняла глаза на мужа и сына.– Я действительно очень еголюбила. И я действительно боготворила его. И вот уже без малого тридцать лет яживу с сознанием, что обожала и боготворила чудовище, убийцу детей. Мне стыдноза свою любовь. Я отвратительна сама себе. И сегодня я вдруг поняла, что большене могу. Я больше не хочу этого стыда. Я устала от отвращения к себе самой. Иесли есть хоть малейшая надежда покончить со всем этим, я прошу вас, дорогиемои, любимые мои Андрюша и Костенька, давайте сделаем это. Помогите мне.Пожалуйста.

И вот тут она наконец заплакала. Очень тихо и очень горько.Слезы лились по щекам, стекали по подбородку и капали в чашку с чаем.

– Мам, соленый чай – это невкусно,– попробовалпошутить Андрей, чтобы, как выражался Костя, «снизить уровень полемики».

Константин Викторович одобрительно посмотрел на него и едвазаметно подмигнул.

И снова Андрей никак не мог уснуть, хотя и комната была его,а не чужая, и за стенкой спали мама с Костей, а не посторонний человек, и диванбыл привычным и удобным. Неужели и вправду этот Личко был не чудовищнымдетоубийцей, а талантливым, неординарным человеком, которого любила ибоготворила мама? Неужели у него, Андрея Мусатова, могут появиться основаниягордиться своим отцом? Не стыдиться его, а уважать? А если старый докторошибается? Если Личко и впрямь был сумасшедшим, если он и в самом деле убивал инасиловал маленьких детей? Андрей займется выяснением обстоятельств, онпримерно представляет уже, с какого конца браться за дело, и выяснится, что всебыло именно так, как написано на тех страшных листках папиросной бумаги,которые Лев Яковлевич Юркунс заставил-таки его взять с собой. И что тогда сэтим делать? Ничего не выяснять, сказать себе: «Юркунс прав, Олег Личко ни вчем не виноват, произошла чудовищная ошибка, сломавшая жизни несколькихлюдей»,– и на этом успокоиться и закрыть тему. Может быть, так ипоступить?

Он услышал тихий шорох, шаркающие шаги прошелестели мимодвери в комнату Андрея. Это Костя идет на кухню. Андрей никогда не путалКостины шаги и мамины, потому что Костя дома носил шлепанцы без задников, амама никогда никаких шлепанцев не признавала, она носила тонкие матерчатыезакрытые тапочки, в которых ходила совершенно бесшумно. Андрей откинул одеяло,сполз с дивана и выскользнул из комнаты.

– Ты чего?– вполголоса, чтобы не разбудить мать,спросил он, увидев Константина Викторовича, неподвижно сидящего за столом впросторной кухне.

– Да так… Не спится что-то. Давай чаю, что ли,выпьем,– предложил тот.

– Давай.

Андрей нажал кнопку на электрическом чайнике, достал изшкафа чашки.

– Что ты решил? Будешь заниматься этим делом?– спросилКонстантин Викторович.

– Не знаю. Не могу решить. Если результат будетположительным – это хорошо для всех. А если он окажется отрицательным? ЕслиЮркунс ошибается?

– Тогда ничего не изменится,– пожал плечами КонстантинВикторович,– все останется, как есть. Что ты теряешь?

– Многое. Надежду. Пока мы еще ничего не выяснили, мы можемпросто сказать себе: Юркунс прав, а Личко не виноват. А вдруг потом мы этогосказать не сможем?

– Андрюша, Андрюша,– Мусатов слабо улыбнулся,–как это похоже на тебя. Закрыть глаза и сделать вид, что проблемы несуществует. Кажется, твой доктор тебе все объяснил насчет проблемы, загнаннойвнутрь, а ты не сделал никаких выводов.

– Но тут совсем другое дело!

– Да то же самое дело, Андрюша, то же самое. Ты когда-нибудьзадумывался о том, что ты всю жизнь называл меня Костей, а не папой?

– А ты обижался?

– Да нет же, не об этом речь. Речь сейчас о том, почему тыне называл меня папой. Можешь ответить, почему?

– Потому что я знал, что ты не папа. Мне было девять лет,когда ты вошел в нашу семью, я уже все понимал, и откуда дети берутся – тожезнал.