Лисьи броды - Анна Старобинец

Плюгавый мужичонка с наколками, типичный урка, вскрывал остатки пола, и взгляд его воспаленных, с присохшими катышками гноя, глаз казался таким отрешенным, словно он медитировал, а не орудовал ножом-выкидухой. Он извлек из-под половицы последний сверток – замотанные в холстину золотые браслеты, – бесстрастно продемонстрировал полковнику, брякнул на стол и застыл – как будто внезапно выключился.

– Не оправдал ты свой оперативный псевдоним, агент Верный, – миролюбиво сказал полковник. – Карту припрятал. Золото своровал. Родину предал. Думал, если мертвым прикинешься, я тебя не найду?

Верный хотел ответить, но только шамкнул слипшимся сухим ртом и вздрогнул всем телом – как поддетый за губу окунь.

– Глупый предатель Верный… На что ты, интересно, рассчитывал? Разве не знаешь: я людей из-под земли достаю. А ты даже и не в земле, – Аристов брезгливо оглядел комнату. – А просто в грязи. Ну и как, они того стоят?

– Кто? – с трудом просипел Верный.

Полковник цокнул языком и разочарованно качнул головой. Его подручный тут же выщелкнул нож и сместился за спину Верному.

– Терракотовые воины императора Цинь, кто еще? Настояшие воины. Не пустые глиняные подделки, которые ты нам подсунул в Сиане. Они где-то здесь, в Маньчжурии, верно, Верный? В этих дивных местах, где все вопиет о чуде. Ты нашел их?

– Нет, – прошептал агент Верный и почувствовал холодное прикосновение остро заточенного металла к горячей шее. – Их там нет! Я действительно нашел место, но там не было ничего, кроме золота!

– И я должен тебе поверить? – Аристов пристально посмотрел в глаза Верному. Глаза полковника были такого же цвета, как лезвие складного ножа, приставленного к горлу его когда-то преданного агента, и так же пронзительно холодны. – Что же, верю. Не в то, что на этой карте нет усыпальницы. А в то, что ты за целых шесть лет умудрился ее не найти. Так глупо, Верный. Я буду считать от трех до нуля. Ты совершенно потерял форму. Зачем тебе жить?

– Пожалуйста, Аристов…

– Три.

– Глеб Арнольдович!.. Ради прошлого… Я просто исчезну… Мешать не буду… Отпусти меня, а?

– Два.

– У меня сын есть! Понимаешь?! Два годика сыну сегодня…

– Все понимаю, Верный. Но ни к чему тебе жить.

Холодное лезвие врезалось в кожу глубже. Нож едва заметно вибрировал в руке вора. Как будто смычок в ожидании взмаха руки дирижера.

– Один.

– Убьешь меня, Аристов? – тоскливо уточнил Верный.

Полковник медленно свернул карту и сунул за пазуху:

– Нет. Живи, сколько сможешь.

Он сделал знак урке:

– Уходим, Пика.

Тот убрал нож.

– Я… Глеб Арнольдович! – Верный грохнулся на колени. – Спасибо! До гробовой доски не забуду!

– Что ж, это будет недолго, Верный. Ты больше не хочешь жить. Ноль.

Он постоял на балконе, глядя, как полковник и его помощник-урка уходят. Он выкурил сигарету. Снял вечно недосыхающее, вечно сырое это белье. Он сделал петлю и привязал свободный конец бельевой веревки к крюку в потолке. Встал на проломленный, шаткий сундук. С края стола на него смотрела треххвостая золотая лисица-идол.

Жить не хотелось. Он оттолкнул сундук и задергался. Какая разница. Он все равно уже шесть лет как был мертв.

Маньчжурия. Лисьи Броды. Сентябрь 1945 г.

К обеду поток пациенов иссяк. Доктор Новак ушел по вызовам, и она осталась в лазарете одна. Почти одна. Был еще Олег Деев. За ширмой. Под простыней. Со вскрытой грудной клеткой.

Она старалась его не слушать.

– Сестричка… у меня что-то с сердцем… мне вынули сердце…

Она вколола себе дозу морфия, украденную у Новака в утренней суете, и на какое-то время Деев успокоился и затих. Но час спустя из-за ширмы снова послышался его монотонный, ноющий голос:

– Позови майора, сестричка… майора Бойко… скажи, что он мне должен монету…

Она заткнула уши, но это не помогло.

– …пусть принесет золотую, из моей доли… во рту должна быть монета… без монеты не пускает паромщик…

Она сидела на свободной койке, покачиваясь из стороны в сторону, в такт доносившемуся из-за ширмы нытью, и не уходила. В конце концов, кроме нее, его было некому выслушать.

Потом кто-то резко замолотил в дверь, и Деев тут же умолк.

– Лепила есть? – раздался хрипатый голос из коридора. – Человеку плохо!

Она поднялась, поправила сползший на плечи плат и открыла дверь. На пороге стоял сухой, востроносый тип лет под шестьдесят, с заплывшим глазом и татуированными руками. Нездешний, но она уже видела его в городе. Какие-то были у него дела с капитаном СМЕРШ Шутовым. Несколько раз она их встречала вместе.

– Доктора Новака сейчас нет.

– А ты ж сестричка, да? – он улыбнулся нагло и одновременно заискивающе, блеснув железной коронкой. – Я – Флинт. Пойдем-ка со мной на пристань. Худо там старичку…

На пристани, тихо переговариваясь, кучковались люди. Аглая пробралась в центр толпы следом за Флинтом – и увидела Новака, склонившегося над лежавшим на земле человеком. Аглае было его не видно – только фрагмент покрытой водорослями хламиды с маленькими бубенчиками, тихо позвякивавшими на ветру. Тут же, рядом, стояли смершевец Шутов, Пашка и Тарасевич.

– Вот же доктор! – пробормотала Аглая. – Зачем вы меня позвали?

– Так мы вроде… не звали, – растерянно отозвался Пашка.

Она заметила, как Флинт что-то на ухо шепнул смершевцу; тот вздрогнул, но ничего не ответил, только коротко взглянул в его сторону.

– Доктор ему уже не поможет, – Флинт ухватил Аглаю за запястье ледяной татуированной пятерней и потянул к лежавшему на земле. – А вот ты поможешь, сестричка. Он хочет тебе что-то сказать.

Теперь она смогла его разглядеть. Раздутый, посиневший утопленник. Вода вернула его, как когда-то вернула маму. Вода всегда возвращает тех, кого забрала… Черты лица безобразно искажены – но, кажется, азиат. В виске – промытое водами Лисьего озера пулевое отверстие.

Она не успела зажмуриться прежде, чем дрогнули его распухшие, синие губы:

– Меня убили несправедливо. Я не даос. Я не мастер Чжао…

Вместе со словами изо рта его выплескивались струйки мутной воды, кишащей гнойно-желтыми маленькими рачками.

– …Назови им имена моих убийц, дочка…

Вода всегда возвращает тех, кого забрала. Выталкивает их на поверхность. На этот раз она запеленала в рыболовные сети какого-то китайца в лохмотьях, с простреленной головой. Подбросила его рыбакам, как подбрасывают монашкам младенца.