Мэрилин Монро - Дональд Спото

Голос Мэрилин раздавался лишь тогда, когда ей было что сказать. Однажды молодой драматург Майкл Газзо высказался, что сцена, написанная Джорджем Тэборирго[321], не была до конца ясной. Мэрилин энергично подалась вперед, потом для пробы подняла голову, а когда Ли подал ей знак, тихо заметила, что, по ее мнению, именно это и требовалось в данной сцене: ситуация в том фрагменте пьесы была для героя неясной, а вот замешательство слушателей вызывалось тем, что было спрятано «между строк» и что Ли хотел извлечь на поверхность в ходе репетиции. Страсберг признал ее правоту. В другой раз симпатичный журналист, проводивший с ней интервью, спросил про любимых писателей актрисы. Мэрилин ответила, что сейчас читает «Процесс» Кафки, и поделилась метким наблюдением: «Я знаю, ходят разговоры, что это такая еврейская вещь про чувство вины — по крайней мере, мистер Артур Миллер так считает, — но, на мой взгляд, речь идет о чем-то неизмеримо большем. На самом деле в этой книге говорится про мужчин и женщин — в каком-то смысле про наше падение или нечто подобное. Пожалуй, про то, как понимать первородный грех». Это были речи отнюдь не дилетантки, а человека, говорящего о том, что любит, и старающегося критически подходить к прочитанному, а также заглядывать в комментарии, приводимые в конце тома.

В середине мая Мэрилин регулярно приходила в студию и в качестве наблюдателя тихонечко усаживалась в конце зала. Одновременно над зданием кинотеатра «Луи-стейт» на углу Сорок пятой улицы и Бродвея красовалась ее фотография высотой с пятиэтажный дом. «Вот всё, чем они интересуются», — мрачно сказала артистка Эли Уоллаху, когда они проходили мимо этого места, где вскоре должна была пройти премьера ее нового фильма.

Когда 1 июня Мэрилин явилась на премьеру «Зуда седьмого года», то каждым сантиметром своего тела была звездой, в том числе и тогда, когда принимала бурные выражения признательности от публики, среди которой присутствовали такие знаменитые киноактеры, как Грейс Келли, Генри Фонда[322], Ричард Роджерс, Маргарет Трумэн, Эдди Фишер и Джуди Холидэй[323]. На протяжении последующих нескольких недель по всей стране проходили премьерные показы этой картины, и Мэрилин снова стала самой популярной, наиболее часто фотографируемой и описываемой личностью в Америке — даже президент Эйзенхауэр не мог бы с ней сравниться. Кроме того, «Фокс» сколотил на ней состояние: «Зуд седьмого года» был (пользуясь языком журнала «Всякая всячина») наиболее охотно посещаемым фильмом этого лета, билеты на который шли нарасхват, словно горячие сдобные булочки, а выручка перевалила за четыре с половиной миллиона долларов. Билли Уайлдер, будучи в одном лице продюсером и режиссером, получил из этой квоты полмиллиона долларов плюс долевое участие в доходах; агент Мэрилин и сопродюсер Чарлз Фелдмен заработал триста восемнадцать тысяч и точно такое же дополнительное финансовое обеспечение. Мэрилин же, продолжая ожидать свою стотысячную премию (которую ей в конечном итоге все-таки выплатили), до сих пор получила только вознаграждение в соответствии с ее тарифной ставкой, установленной контрактом. Таким образом, Грин и компания еще более ретиво обговаривали и выторговывали с «Фоксом» новый контракт — не только потому, что не могли дальше обходиться без него, не могли купить издательские права или основать производственную компанию, но и оттого, что знали: у студии «Фокс» имелась сильная мотивация к тому, чтобы сохранить за собой свое наилучшее достояние и не давать повода для возбуждения судебного процесса[324].

Во время премьеры, которая по стечению обстоятельств пришлась ровно на тот день, когда Мэрилин исполнилось двадцать девять лет, ее сопровождал Джо Ди Маджио, и именно он выполнял функции хозяина на приеме, организованном в ее честь у Тутса Шора после показа. «Мы с Джо просто добрые друзья, — заявила актриса прессе, — и новый брак не планируется. Это всё, что я могу вам сообщить». В тот период она проводила вдвое больше времени с Артуром Миллером: совершала с ним длительные прогулки по Манхэттену, ужинала в доме Ростенов и — более интимно — в ресторане отеля «Уолдорф-тауэр». И как раз в номер актрисы в этом отеле отправился Джо, чтобы потолковать с ней по поводу Артура. «Мэрилин боялась Джо, — отмечал публицист Лоис Вебер, — боялась чисто физически. Бросалось в глаза, что в своих убеждениях тот несгибаем. Несомненно, он должен был питать к Мэрилин весьма неоднозначные чувства... Временами она отчетливо давала понять, что он сильно оскорблял, а быть может, и поколачивал ее в приливе бешеной ревности».

У Руперта Аллана сложилось аналогичное впечатление: «Мэрилин сказала мне, что после развода Джо стал ее большим другом, но, когда они состояли в браке, тот бил и унижал ее, убежденный, что жена ему изменяет». Надо сказать, вместе с возобновлением союза Мэрилин с Джо беспокойство Милтона Грина выросло больше, чем когда-либо раньше: он боялся, что непостоянство чувств актрисы может затруднить его фундаментально важный план заключения нового, выгодного контракта с «Фоксом».

В начале лета одна исключительно толстокожая журналистка из нью-йоркской прессы отметила, что место Милтона как наставника Мэрилин занял Ли Страсберг. Это стало причиной неслыханно напряженной атмосферы на последующих заседаниях ММП, и где-то около 1 июля Милтон попросил Мэрилин поехать вместе с ним и Эми на туристическую экскурсию в Италию. («Как же мы будем встречаться с Мэрилин, раз Милтон уехал?» — жалобно спросил Фрэнк Делани в телефонном разговоре с Ирвингом Стайном.) Мэрилин не дала себя уговорить и не согласилась выехать из Нью-Йорка, приведя в качестве причины необходимость как участвовать в актерских занятиях, так и регулярно смотреть на Бродвее пьесы. Кроме того, она приняла приглашение Страсберга проводить с его семьей уик-энды в снятом ими на сезон летнем домике в парке Файр-Айленд, на напоминающем косу острове недалеко от Манхэттена.

К этому времени Мэрилин уже успела стать независимой от Ли и Паулы. Порой — иногда это случалось даже два или три раза в неделю — она, будучи не в состоянии заснуть, являлась, вся растрепанная, в середине ночи в их квартиру, жалуясь, что снотворное, к которому ее организм уже сумел приспособиться, совершенно перестало действовать. Тем летом кошмарные сновидения, одиночество, а также поставленная перед ней ужасная задача говорить на сеансах психотерапии о своем детстве, о родителях, которых у нее не было, о браке, заключенном в ранней юности, об антипатии к Грейс Годдард, о периоде, когда она занималась проституцией, об озлобленности по отношению к студии «Фокс» и тому подобном — все это неблагоприятно отразилось на се впечатлительной душе и скорее ослабило, нежели укрепило веру в себя.