«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын

Я: Думаю, что и советско-финскую войну немцы не сочли дружеским актом. Более того, они никогда не скрывали своего желания разделаться с Россией. Положение — не новое.

Левин: Вы помните, что в одной из публичных речей Гитлер перечислил всех врагов Германии, а о России сказал: «Это — наш самый серьезный конкурент»?

Я: Очень хорошо помню и понимаю, что это значит; однако речь имела место до договора с Москвой, когда Англия и Франция старались всеми силами направить германский натиск на восток. Это была угроза по нашему адресу и словесный задаток Западу. Вместе с тем это было выражение всегдашних гитлеровских вожделений.

Левин: Конечно, дело не в фразах, но сейчас все идет к их осуществлению. Я хотел бы знать, о чем думает Сталин. Пока еще не ликвидированы Югославия и Греция, пока еще значительная часть сил Гитлера занята на Балканах, советские войска могли бы с успехом начать войну. Более удобного момента не подберешь. Ведь вы согласны, что не сегодня-завтра немцы нападут на Югославию и что не пройдет и нескольких недель, как Греция и Югославия будут ликвидированы? И тогда Гитлер сможет в любой момент со всеми своими силами напасть на Россию. Более удобного момента, чем сейчас, для нападения на Германию не придумаешь. Должен же Сталин понимать это.

Я: Если учитывать только военные факторы, то вы, конечно, правы. Я, как и вы, считаю, что с тактической точки зрения действовать нужно именно теперь. Мне кажется, что вы не учитываете политической обстановки. Уверены ли вы, что западные государства будут очень довольны вступлением СССР в войну? Что американская пресса не объявит Россию нападающей стороной? Что Гитлер не поторопится дать кой-какие уступки Западу в виде полуавтономии Польши и Чехословакии, не превратит Францию в союзника? И тогда с развязанными руками, при общих аплодисментах, он бросится на восточных варваров?

Левин: Это, конечно, возможно. Но неужели Сталин будет пассивно ждать, пока Гитлер выберет удобный для себя момент, сосредоточит силы, подготовит материал, вооружит обиженных финнов и румын? Неужели он не понимает, что здесь нужны акты, а не булавочные уколы? А ведь пакт с Югославией, если он не подкреплен действием, является вредным булавочным уколом. Правда, объяснение может быть и другое: полная неподготовленность СССР к войне.

Я: И вы, и я на этот счет ничего не знаем. А priori может казаться, что такая гипотеза абсурдна. О том, что СССР окружен врагами с самого возникновения, каждый день говорят советские газеты. О том, что эта враждебность постоянно проявляется делами, мы оба знаем, хотя в истолкованиях, вероятно, разойдемся на каждом шагу. По здравому смыслу можно думать, что люди под угрозой делают все для своей защиты. В энергии советскому правительству никто не отказывал. И вы согласны, что его внешняя политика ведется разумно и с полным пониманием интересов страны. Отсюда я готов сделать вывод, что и военная подготовка ведется с энергией и разумно, хотя об этом никто на крышах не кричит[774].

Пасха в 1941 году пришлась на 13 апреля, и, следовательно, пасхальные каникулы начались для нас в субботу 5-го. В воскресенье 6 апреля мы были в гостях у Балтрушайтиса, и я надеялся узнать через него, какое же развитие будет иметь югославское выступление против Германии. Задать этот вопрос Юргису Казимировичу было интересно ввиду его обширных связей в дипломатических кругах. Коренной вопрос: что же будет делать СССР, когда Германия и Италия будут кушать Югославию?[775]

На этот вопрос Юргис Казимирович ответил вопросом же: кем было подготовлено и поощрено выступление Югославии? Я ответил, что, по всей видимости, Англией, но удивился смыслу этого вопроса. По форме вопроса как будто нужно было заключить, что реакция СССР может существенно зависеть от ответа. Юргис Казимирович разъяснил мне тогда, что с точки зрения СССР выступление Югославии может быть преждевременным и что в данный момент для СССР может оказаться неудобным ввязываться в конфликт.

Я возразил, что бунту Югославии предшествовало официальное присоединение югославского правительства к германскому блоку и если это невыгодно для Англии, то еще более невыгодно для советского правительства. Юргис Казимирович ответил: «Так-то оно так, но все-таки вряд ли СССР примирится с водворением Англии на Балканах». После этого разговор перешел на другие темы.

Часть наших пасхальных каникул мы употребили на крашение полок. Мы пользовались каждой возможностью, чтобы улучшить нашу обстановку; только возможностей-то у нас было мало, и приходилось прибегать к собственному умению для фабрикации мебели. Это началось еще на rue Bellier-Dedouvre. Из четырех ящиков из-под мыла плюс двух досок при помощи Mandoux, гарсона[776] из зоологической лаборатории, был сооружен тот письменный стол, за которым я и сейчас работаю.

После этого блестящего начала уже без всякой помощи мы соорудили постепенно большую часть нашей мебели: твой письменный стол, туалетный столик с зеркалом (мой шедевр), несколько маленьких столиков, стул к туалетному столику и большое количество этажерок. Твое участие выражалось в планировании и иногда в помощи в выполнении; при этом мы очень часто спорили, иногда сердились, но никогда не ссорились.

Распиливание досок и сколачивание были операции не для твоего родного сердечка, и я выполнял их почти всегда без тебя. Зато сглаживание наждачной бумагой и окраска почти всегда выполнялись нами вместе. Сначала мы довольствовались простой морилкой (brou de noix), потом стали добавлять лакирующе-навощивающие составы, и этим значительно улучшили качество продукции. Стало не стыдно показывать ее добрым людям[777].

11 мая 1941 года произошло событие, которое сколько-нибудь проницательным людям позволяло заглянуть в ближайшее будущее: заместитель и предполагаемый преемник Гитлера, Рудольф Гесс, спускается в Англии. Все терялись в загадках относительно истолкования поведения Гесса.

Бегство от гнева Гитлера? Официальное сообщение из Берлина сразу разрушило эту гипотезу. Экономический кризис в Германии, вынуждающий начать мирные переговоры? Что-то на это не походило: Германия была полной хозяйкой на всем континенте, за исключением Восточной Европы. Эти две гипотезы кажутся сейчас абсолютно нелепыми, но в тот момент их высказывали очень серьезные люди. Мне пришлось говорить и с Юргисом Казимировичем, и с Левиным во время его очередного выхода из лагеря, и с моим издателем Фрейманом, главой фирмы «Hermann et Cie»[778].