Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей - Стефан Владимирович Машкевич

на 3 (16) ноября Центральный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов отменил приказ «слишком уж усердного своего неофита»{1255}.

Существует масса свидетельств жестокости Муравьева. Его соратники – члены комитета Первой революционной армии Ефим Лапидус и Сергей Моисеев, начальник штаба Второй революционной армии Вольфганг Фейерабенд – свидетельствовали, что при любом подозрении в несогласии или неповиновении Муравьев начинал угрожать расстрелом. В Гребенке (по другому свидетельству, в Полтаве) он пообещал расстрелять железнодорожного служащего, который, сообщая, что паровоз готов, похлопал его по плечу. В Дарнице – приказал расстрелять начальника станции и его помощника за то, что поезд отправили на пятнадцать минут позже указанного срока. В Киеве – грозил застрелить шофера, который вез его на вокзал, когда машина остановилась из-за того, что закончился бензин. Правда, эти угрозы остались без исполнения. По свидетельству народного секретаря советской УНР Георгия Лапчинского, массовых расстрелов за все время похода на Киев Муравьев не производил{1256}.

Армии Муравьева наступали на Киев с востока и северо-востока. 16 (30) января, по окончании боя под Крутами, Муравьев доложил Антонову-Овсеенко и Совнаркому: «После двухдневного боя, первая революционная армия Егорова при поддержке второй армии Берзина у ст. Круты разбила контрреволюционные войска Рады, предводимые самим Петлюрой», не преминув описать, как «Петлюра, во время боя, пустил поезда с безоружными солдатами с фронта»; на самом деле Петлюра в бою под Крутами, как известно, не участвовал. «Иду на Киев, – заканчивал свое извещение Муравьев. – Крестьяне восторженно встречают революционные войска».

Касательно реакции крестьян, есть основания усомниться в справедливости оценки командующего, но на Киев он действительно шел. Согласно его плану, 1‑я армия Егорова наступала по железной дороге Гребенка – Киев, 2‑я армия Берзина – по железной дороге Бахмач – Киев, а 3‑я армия Кудинского должна была переправиться через Днепр у Черкасс и двигаться через Бобринскую – Цветково по железной дороге на Фастов, чтобы атаковать Киев с запада. Антонов-Овсеенко «огорчил» Муравьева, дезавуировав его приказ в отношении 3‑й армии (перенаправив ее на Дон), так что в его распоряжении остались 1‑я и 2‑я армии, общей численностью около 7000 человек. 21 января (3 февраля) советские войска захватили Бровары. Муравьев знал о событиях в Киеве; «там восстание рабочих и солдат, – сообщал он в штаб Антонова-Овсеенко. – Часть гарнизона против Рады, происходят ежедневно уличные бои. <…> Мы страшно спешим на выручку, но технические препятствия мешают». Действительно, украинские войска при отступлении повреждали железные дороги, тем самым задерживая наступление. Тем не менее, 22 января (4 февраля) Муравьев занял Дарницу и навел свои орудия непосредственно на Киев{1257}.

По оценке Всеволода Петрова (на тот момент командира полка имени Гордиенко, впоследствии военного министра УНР), точно и по плану стреляли четыре-пять батарей по четыре-шесть пушек в каждой. Особенно «досаждала» украинцам одна батарея, составленная из длинных трехдюймовых пушек, так называемых морских дальнобойных, «яка била із-за Передмістної Слобідки та просто не давала рушитись на тих відтинках, які вона обстрілювала. Тяжко від неї доводилося і нашій батерії, що була біля монастиря Святого Миколи: хвилинами просто бракувало їй голосу». Остальные пушки стреляли то точно, то хаотично. Но большевики брали количеством. Муравьев взял пушки с дарницких складов, развез их по железной дороге, ведущей к мосту Императрицы Марии Федоровны, поставил в разных местах на берегу, обильно снабдил амуницией (тоже подвезенной по железной дороге), поставил у каждой пушки по два-три человека и приказал: заряжать и стрелять. Прицел время от времени проверяли артиллеристы, разъезжавшие вдоль железной дороги на паровозе{1258}.

Всеволод Петров (1883–1948)

23 января (5 февраля) канонада продолжалась весь день. Сначала под обстрел попали Липки, через некоторое время – район Бессарабки, Большой Васильковской, Кузнечной. Жители Нового Строения в панике попрятались в подвалы, многие бежали в другие части города{1259}. Гораздо спокойнее было на окраинах: дачная местность Пуща-Водица не обстреливалась, и немало киевлян «эвакуировались» туда. Не было стрельбы и возле станции Жуляны. До нее доходили поезда с юго-запада и высаживали пассажиров, которым приходилось добираться до города пешком, на свой страх и риск. Эта маленькая станция быстро переполнилась пассажирами{1260}.

Николая Бубнова стрельба застала в кабинете дантиста, на Прорезной улице. «Я предполагал, – вспоминал он, – что постреляют полчасика, попугают украинцев да и займут Киев». Быстро выяснилось, что всё гораздо серьезнее. Когда стало понятно, что обстрел в ближайшее время не прекратится, Бубнов решил идти домой – на Липки, на Елисаветинскую улицу[66].

Тактик я оказался плохой. Я почему-то вообразил, что «русские» большевики стреляют от товарного вокзала, а потому выбирал улицы, которые могли быть менее подвержены огню с этой именно стороны (Михайловский переулок, Малоподвальная, Крещатицкий переулок, Думская площадь). Так я вышел на широкий Крещатик, на который, по моему мнению, могли легко падать снаряды с товарного вокзала. Крещатик был довольно пуст. Это подтверждало мои тактические соображения. Но мне нужно было во всяком случае перейти Крещатик, чтобы попасть на Институтскую и по ней подняться к себе в Липки. Не скажу, чтобы это мне доставляло удовольствие, но я благополучно перешел Крещатик и почувствовал себя опять безопасно, когда стал подниматься по Институтской. Но оказалось как раз, что я лез к черту на рога.

Навстречу мне шли и бежали люди с бледными лицами и с удивлением смотрели на меня. Наконец один встречный задал мне вопрос: «Куда вы, собственно, идете? Или вам жизнь не дорога?» Я ему говорю: «А что?» – «Да помилуйте: обстрел идет из-за Днепра (сторона, противоположная вокзалу), и снаряды ложатся и рвутся в Липках». Я отвечаю: «Да, хорошо, но я живу в Липках». Прохожий, махнув рукой, быстро удалился, оставив меня в довольно кислом настроении. Но жребий был брошен, и я решил отсиживаться в крепко построенном доме моего двоюродного брата, но, разумеется, не в своей квартире на четвертом этаже, а где-нибудь в подвале, ибо лицевая сторона этого высокого и одиноко торчащего дома, а следовательно и моей квартиры, была обращена как раз туда, откуда стреляли.

Перейдя в подвал, перенеся туда столы, стулья, посуду и наиболее необходимую одежду, Бубнов с сыном, подобно многим другим киевлянам, пересидели канонаду в подвале. Интенсивность стрельбы, по его оценке, временами превышала сто выстрелов в час{1261}.

Марсель Тири (Marcel Thiry), известный бельгийский поэт и прозаик, в то время – солдат бельгийского автобронедивизиона, волею судеб оказавшийся в Киеве, также запомнил январские дни (хотя он упоминает наступление Муравьева, речь, по всей видимости,