Я не хочу остаться один - Дарья Аверад

Такимура через силу слушает его мольбы и мысленно уже бьётся в истерике. Хочется локти кусать и на стену лезть. А лучше спрыгнуть прямо с балкона. Только бы не слышать этот испуганный голос, не видеть такой беззащитный и растерянный взгляд. Но назад пути нет. Кен в опасности. На кону его жизнь. Аято про себя эту фразу, как мантру, повторяет, чтобы держаться, не потерять сознание и не упасть без сил. Но парень не знал, насколько трудным окажется этот вечер. Он готовил их разговор ещё за несколько месяцев. А по итогу стоит и не может из себя ни слова выудить. Шатен всё ещё крепко сжимает их руки, бормочет бессвязные предложения и смотрит прямо в глаза.

– Я не смогу без тебя, ну пойми же. Ты нужен мне, – подрагивающим голосом шепчет Судзуки.

И Аято срывается, громко и твёрдо воскликнув:

– Я больше тебя не люблю!

Словно по щелчку, Кен резко отпустил его руку. Такимура запнулся, а его сердце пронзил удар. В этот момент какая-то невидимая нить, связывающая их, разорвалась посередине. Всё, что держалось долгие годы, служило опорой, упало и раскололось вдребезги. Аято был готов ко всему. К тому, что младший мёртвой хваткой вцепится в его ладонь, закричит на него, чтобы он заткнулся, или в ярости начнёт стучать по нему кулаками. Но блондин и подумать не мог, что всё произойдёт именно так. Кен замолчал. Он не издал и звука, лишь сделал уверенный шаг назад.

– Это правда? – старательно пытаясь не выдать своего опустошения, спросил парень.

Аято опускает голову, не решаясь ответить. Он любит. Любит до смерти. Но также боится навредить своей любовью, а потому осторожно кивает.

– Я не люблю тебя, – повторил он чуть тише, чем в прошлый раз, и почему-то решил, что одной этой фразы будет не достаточно. – Я не хочу видеть тебя, говорить с тобой, вспоминать о тебе. Поэтому дай мне уйти. Так будет лучше для нас. Ты мне больше не нужен. Как и я тебе. Справишься сам, – стараясь выставить себя большим мудаком, которого не трудно забыть, Такимура продолжает. – Я хотел сделать это давно. Просто мне было жалко тебя. Не бери на свой счёт, так сложились карты. Но ты для меня ничего не значишь. И нам нужно покончить со всем этим сейчас…

– Мне собрать вещи сегодня? – неожиданно задаёт вопрос Кен, и Аято теряется. Голос звучал слишком сухо и спокойно в отличие от безумств, происходящих в его голове.

– Что? Нет, конечно. Ты оставайся. Я уйду, – хрипло проговаривает старший, всё ещё коробясь от такой неоднозначной реакции на их разрыв.

– В таком случае, я тебя не держу, – совсем скорбно отвечает Судзуки и крепко сжимает кулаки, впиваясь ногтями под кожу.

Это конец. Для Кена он наступил ещё в ту секунду, когда Аято признался, что больше не любит его. Парень сумел сдержать стойкий вид. Но если бы он только мог, то упал замертво здесь и сейчас. Он хотел плакать, плакать навзрыд, пинать и разрушать всё вокруг, выбить стёкла балкона и содрать обои со стен. Кен так бы и сделал, будь ситуация иной. Но Аято его не любит. А давить на жалость слишком жестоко. Судзуки меньше всего желал держать кого-то насильно возле себя. И поэтому парень попросту отпустил. Без лишних вопросов или скандалов.

И это заставило Такимуру пропустить через себя невыносимый удар. Слишком больно находиться здесь. Выше его скудных сил. Он медленно отступает назад и, достигая дверного проёма, поворачивается к Кену спиной. Ладонь невесомо скользит по стене, а ноги больше не решаются идти. Всё происходит, словно в тумане. Он пьян? Голова кружится, и тошнит. Если Аято задержится в комнате хоть на секунду, его вырвет прямо на лакированный пол. И Такимура срывается с места. Он мгновенно проскакивает коридор, стягивает с вешалки лёгкую куртку и в доли секунды выбегает из квартиры, с громким ударом захлопывая входную дверь.

Находясь в душном лифте, парень набирает короткое сообщение Кену о том, что он сменит свой номер. Ответ приходит уже тогда, когда Аято спустился на первый этаж:

“Всё в порядке. Я с тобой больше никогда не свяжусь. Ты живёшь собственной жизнью. И я не буду пытаться вернуть тебя в свою”.

На ватных ногах выходя из подъезда, Такимура внезапно чувствует, что больше не хочет жить. А если быть точнее, то жить ему больше не за чем. Грозовые тучи сгустились, и начал моросить дождь. Проходя под окнами, парень не рискнул обернуться и посмотреть вверх. Аято знал свой лимит и понимал, что если увидит там Кена, то сорвётся окончательно и бросится под первый же автомобиль.

Но Судзуки в окнах не было. Как только блондин покинул квартиру, младший забился в истерике и медленно сполз по стене. Мир закружился вокруг, когда он закрыл глаза. Мозг заледенел, а слёзы бурным потоком хлынули наружу. Тело затряслось так, что температура поднялась, как под действием вируса. У Кена началась настоящая паническая атака. В груди ноет нещадно, и кажется, что сердце вот-вот остановится. Он не может поверить в произошедшее, не хочет. В голове каша из мыслей. Ему просто страшно и запредельно больно. И только два вопроса вертятся на уме, словно насмехаясь над беспомощностью парня:

“Что же мне теперь делать? Как мне жить?”.

Постепенно он начал жадно глотать воздух. Страх сдавливал его горло мёртвой хваткой и медленно удушал. Кен просидел в этой позе слишком долго. За окном уже почернело, а ему так и не удалось заставить себя подняться с холодного пола.

***

Тяжёлый вздох. Под скрежет сердца ноги медленно плетутся по разбитому асфальту. Проливной дождь неумолимо стучит по земле, только подначивая и без того опустошённое состояние парня. Вся одежда блондина промокла насквозь, а длинная чёлка прилипла к лицу, полностью закрывая правый глаз. Тело обмякло и, казалось, лишилось костей. А душа… Что вообще такое «душа»? Где же она теперь? Аято идёт, губы до крови искусывает, терзает и ладони в кулаки сжимает так, что вены набухли и вылезли синими линиями. По щекам текут то ли капли дождя, то ли слёзы. Разобрать уже невозможно. Слишком больно. Просто невыносимо. Настолько, что в голове лишь одна единственная мысль. Забраться на крышу ближайшей многоэтажки и немедленно сброситься вниз. Но ноги почему-то упрямо продолжают шагать вперёд. Только зачем непонятно. Грудь изнывает, кричит, истекает невидимой кровью. А может, и видимой. По ощущениям Аято кажется, словно у него все рёбра попереломаны. Никогда прежде ему не было так плохо. В тот день, когда Такимуре едва ли исполнилось шесть, мальчик испытал неописуемый шок, пережил невозможное. Смерть всей своей семьи. Чёрт возьми, он на дрожащих ногах проходил через трупы родителей. Он видел мать, замертво обмякшую на постели. Он смотрел на тело отца, брошенного умирать в луже собственной крови. Будучи совсем несмышлёным мальчишкой, он пытался сбежать как можно дальше. Прятался под лавкой в неприемлемо лёгкой для холодной ночи одежде. До смерти боялся пошевелить хоть пальцем, в каждом услышанном шорохе поджидая выстрел…

Тогда он считал, что эту боль безоговорочно можно оценить на все сто процентов. Спроси Аято об этом сейчас, и он бы с уверенностью ответил, что в тот раз всё-таки было девяносто девять. А то, с чем парень борется в данный момент, за гранью всевозможных шкал.