Принц Модильяни - Анджело Лонгони

– Амедео, это то, что могло произойти, то, что мы могли бы сделать, – но не захотели. Я тебе это просто показываю.

– Я знаю.

Мне ничего не остается, кроме как выйти из комнаты, закрыв за собой дверь.

Алкоголь – это единственный способ не зацикливаться на том, чего я не понимаю. В моем мозгу стучит молоточек, и с каждым ударом он произносит имя: Леопольд Зборовский. Я боюсь узнать и боюсь не узнать.

Збо, ты наблюдал за мной, когда мы с Жанной ждали рождения нашего ребенка. Ты надеялся, что эти два создания благотворно повлияют на мое поведение. Ты подарил мне поездку на море, потом мы вернулись. Я уже сложившийся художник с узнаваемым стилем, и если бы мне позволяло здоровье, я бы мог приносить большие деньги.

Збо, я болен, но не глуп. Единственные, кто знает о моей болезни, – это ты, Жанна, Луния, но думаю, что и Ханка тоже. Как знать, кто еще? Боюсь, что теперь уже многие знают. Как быстро может распространиться новость, что я неизлечим, и какие расчеты можно сделать о времени, которое мне осталось? Насколько вырастает ценность работ художника после его смерти, Збо? Я постоянно ошибаюсь в людях, но я не хочу ошибиться и в тебе.

Я узнал, что в аукционном доме Hotel Drouot было продано несколько моих работ. Ты можешь сказать мне, какие именно и за какую цену? Где оставшиеся картины? В галерее Hill ты выставил десять полотен, и ты же сказал: «Довольно успешно». Чем измеряется это «довольно успешно»? Объясни мне, потому что у меня есть деньги только для того, чтобы не умереть с голоду. Я чувствую себя преданным, если у меня нет точной информации.

«Из Лондона позитивные отзывы», – так ты сказал. Хорошо, мои работы хочет представить галерея Mansard. Все говорят о Модильяни. Но как я могу содержать свою дочь, если я не вижу денег? Збо, почему картины многих моих парижских друзей продаются, а мои – нет? Почему мы выставили так мало картин на Осеннем салоне? Ты даешь мне деньги, которых хватает только на то, чтобы я молчал и работал. Ты продал Неттеру десять картин. Говорят, что ты хорошо заработал. Ты говоришь «нет», и я хочу тебе верить, однако объясни мне, почему в Лондоне недоумевают, по какой причине Модильяни не имеет большого успеха во Франции, несмотря на «его удивительный стиль»?

Збо, у меня к тебе много вопросов, и я очень боюсь твоих ответов. Война уже закончилась, и трудные времена постепенно уходят. Ты знаешь, у меня немного требований. Когда человек привык, что у него ничего нет, даже немногое кажется огромным. Но сколько это – немного?

Я бы хотел сказать, что люблю тебя как брата… но не могу. Мое сердце сдерживают сомнения. Когда я харкаю кровью, у меня ощущение, что ты обеспокоен не моим здоровьем, а тем, что я не смогу сидеть за мольбертом. Я бы хотел сказать, что ты мой лучший друг… но мои друзья – те, кто ничего от меня не хочет. Те, кто страдает так же, как и я. Утрилло для меня – как зеркало, я смотрю на него и вижу себя; если я плачу, он плачет вместе со мной. А ты, Збо, никогда не плачешь, ты все время сосредоточен на бизнесе, инвестициях в будущее. Но разница между нами относительно будущего большая. У кого из нас больше шансов на будущее, Збо? Несложно догадаться.

Я хочу все это сказать ему, когда, шатаясь, захожу в «Ротонду». Он встает, как только замечает меня. Он ждал меня с газетой в руках.

– Амедео! Великолепные новости! Мы должны за это выпить.

– Мне нужно тебе кое-что сказать…

– Потом скажешь. В швейцарском журнале об искусстве L’Eventail опубликовали статью о тебе. Послушай, что они написали: «До Модильяни никто не достигал такой глубины в изображении женского лица…» Ты слышал? Амедео, ты понимаешь? До Модильяни никто не достигал такой глубины в изображении женского лица! Ты доволен?

– Да, конечно.

– Послушай еще: «…такое острое чувство нюансов позволяет ему очерчивать контуры плеч, изображать лаконичной линией округлости груди молодой девушки; он соединяет сложные структуры в одну, едва ощутимую, выполняет легкий изгиб живота и продолжает движение до самой души – позволяет ей жить». Кто еще может добиться подобной оценки экспертов? Скажи мне, кто?

– Не знаю.

– Галерея Mansard подтвердила твое участие. Ты знаешь, рядом с кем представят твои картины?

– Нет, скажи.

– Ты, Матисс, Кислинг, Пикассо, Сутин, Сюрваж, Валадон, Маревна, Дерен. Это очень важная выставка, первая выставка такого уровня после окончания войны. Амедео, настало твое время! Теперь ты получишь то, чего всегда желал.

– Хорошо.

– Однако есть еще одна новость. Я оставил ее напоследок. Я скажу тебе только название города: Нью-Йорк.

– Нью-Йорк?

– Я очень усердно работаю над этим, успех уже практически гарантирован. Ты доволен?

– Очень.

– Что ты мне хотел сказать?

– Я? Нет, ничего.

– Ничего?

– Ничего важного, Збо.

Я решил немного побыть один. Я прогулялся, съел тарелку пасты у Розалии, отдохнул и готов вернуться к работе. Я захожу в дом Збо, но там никого нет.

– Ханка?

Никто не отвечает.

– Луния?

Тишина.

Я захожу в гостиную и вижу, что все мои картины лежат на полу, освещенные проникающим в окна солнечным светом. Лица на моих картинах словно смотрят на меня и, собранные вместе, кажутся удивленной и немного опечаленной публикой.

На диване сидит Жанна. Она явно напряжена. Она вернулась из Ниццы, не предупредив меня. Мы смотрим друг на друга, но я даже не успеваю выразить, как я рад ее видеть, потому что тут же понимаю, что что-то не так. Впервые за все время, что я ее знаю, я вижу раздражение на ее лице. Она встает, медленно подходит ко мне и указывает на портреты Лунии:

– Когда ты написал эти картины? Их очень много. Сколько времени ты провел с этой женщиной?

– Это Луния Чеховская, ты ее прекрасно знаешь.

– Я знаю, кто это. Когда ты их написал?

– Сейчас, пока ты была на море вместе с твоей матерью и нашей малышкой.

– Мы поехали на море лечить твою болезнь, потому что ты был при смерти. Ты помнишь об этом? Ты должен был вернуться, чтобы забрать нас сюда.

– Где Джованна?

– С моей мамой.

– Где?

– У нас дома. Там, где ты ни разу не появился за все это время.

– Я плохо себя чувствовал, и Збо предпочел, чтобы я жил у них.

– Две отличные причины, чтобы жить здесь: Збо, который хочет, чтобы ты писал, и Луния, которая хочет, чтобы ее писали.

– Жанна…

– Ты должен был вернуться за нами!

– Я бы приехал…