Принц Модильяни - Анджело Лонгони

– Сколько мне осталось?

– Помогите себе – и у вас будет возможность жить.

– Вы лжете.

– Нет. Все зависит от вас.

– Каких симптомов мне следует ожидать?

– Почему вы хотите это узнать сейчас?

– Скажите мне.

– Они не всегда одинаковы…

– Какие?

– Например, онемение шеи, тремор, головная боль, апатия, усталость, повышенная температура, раздражительность, расстройство зрения и слуха. Вам достаточно?

– У нас маленькая дочь.

– Лучше, чтобы девочка не жила с вами постоянно. Это обычные меры предосторожности, но нет никакой гарантии. Впрочем, в Париже очень многие болеют туберкулезом.

Збо, со своим неустанным великодушием, присоединяется к разговору, предлагая решение:

– Девочку заберем мы, ею займутся Ханка и Луния. Вам нужно спокойствие. Жанна будет приходить к нам, когда захочет, или может переехать к нам. Амедео, мы полностью в твоем распоряжении. Самое важное, чтобы ты находился в спокойствии.

Жанна не в состоянии задавать вопросы. Она молчит, охваченная ужасом, как будто я уже умер, как будто уже нет никакой надежды. Врач наблюдает за ней и понимает, что должен воздействовать и на нее тоже.

– Синьора, ваш муж – художник, верно?

– Он пока еще мне не муж. Но он художник, да.

– Пусть он спокойно пишет картины, будьте с ним рядом и следите, чтобы он не уставал.

Жанна кивает.

– Туберкулез смертелен, если условия жизни на грани бедности. Но это не ваш случай – вы люди образованные, умные и не имеете финансовых проблем. Верьте в лучшее.

Если человек никогда не испытывал безоговорочную любовь, то раз в жизни должен испытать это чувство и довериться последствиям. Но кто имел удачу безоговорочно любить кого-то, должен больше никогда не влюбляться, не позволять больше никому снова иссушить себе душу. После этого он сможет принять только менее болезненные формы любви. Любовь, о которой я говорю, невозможно пережить более одного раза.

Я мечтала любить так сильно, чтобы в голове была единственная мысль – мысль о любви. Только мысль и, возможно, даже не сама любовь. Но скоро ты начинаешь путать мысли с иллюзией, и если ты не в состоянии уловить разницу, то погружаешься в боль.

Я думала, что если кто-то по-настоящему тебя любит, он не захочет страдать сам и не будет заставлять страдать тебя, не захочет умирать и заставлять умирать тебя. Это же так просто. Но все наоборот, и все непросто. Можно любить, быть любимым – и в то же время делать все, чтобы страдать и умирать.

Неудавшуюся жизнь невозможно исправить, но своих детей я научу мечтать по-другому. Они не повторят моих ошибок и станут великими людьми благодаря тому, что их мечты будут лучше моих. Они всё будут видеть прозрачно, а не в тумане, который всегда стоял перед моими глазами. Они будут всё видеть как летом. Для меня, напротив, это была сплошная долгая зима. Нужно уметь выбирать мечты – они не должны приносить страдания. Я уверена, что мои дети будут справляться со сложностями так, как я никогда не умела.

Даже сейчас я все еще упорствую, у меня только одна мысль, все время одна и та же: я люблю тебя, не умирай.

Я больше не буду мечтать. Больше – никогда. Я та, кто останавливается на первой мечте и не хочет иметь других.

Все исчезли и оставили меня в одиночестве. Со мной никого нет. Квартира пуста. Моя маленькая Джованна в доме Збо с Ханкой, Жанной и Лунией.

Мне некого писать, поэтому я сижу перед зеркалом и делаю то, чего не делал никогда: автопортрет. Автопортрет еще живущего художника – или уже умирающего?..

Мы все умираем, и нас отличает лишь то, сколько и как мы живем. Жизнь, насыщенная событиями, работой, детьми, любовью, может быть счастливой, даже если она недолгая. Дерьмовая жизнь может стать карой, если она слишком длинная. Короткая и дерьмовая жизнь – это жизнь Модильяни. Я смеюсь в зеркало и совершенно себе не нравлюсь.

Я рассматриваю себя в попытке разглядеть свою душу, как я много раз проделывал с теми людьми, которых писал. Я применяю к себе тот принцип, который всегда поддерживал: я ищу не реальность, не нереальность, а бессознательное, тайну инстинкта в людях. Я это повторял много раз, но сейчас это утверждение мне кажется смелым и даже смешным. Я в это больше не верю – и, возможно, никогда не верил, это все было плодом самовлюбленного удовлетворения и юношеских убеждений.

Этот автопортрет станет памятью обо мне. Я должен был подумать об этом раньше, когда был в отличной форме, но я этого не сделал.

Я предпочел провести лучшие годы своей жизни не с кистью, а с резцом и молотком в руках. Вон он, в зеркале, идиот, который все сделал не так. На моем лице видны все мои ошибки и все мои провалы. Я больше не тот мальчишка, который взволнованно ходил в бордель с Оскаром Гильей. Теперь я – взрослый идиот, которому не простили ошибки. Сейчас я бы не повторил всего того, что я сделал, и дорожил бы временем.

Я уже слышу голоса критиков: «Модильяни написал всех художников своего времени, но не написал самого себя; единственный автопортрет он сделал, когда был смертельно болен». Они будут правы, если посчитают меня мудаком.

Я бы предпочел иметь вместо автопортрета фотографии лучших моментов своей жизни: когда я стучал молотком по мрамору, когда я дрался, напивался и курил опиум, когда занимался любовью и когда писал прекрасных женщин.

В этот момент в галерее Le Centaure в Брюсселе проходит выставка Модильяни и Фудзиты. Из двух художников отсутствую лишь я: врач сказал, что сейчас там очень холодно.

Модильяни никогда не подходит погода – то слишком жарко, то слишком холодно, то слишком дождливо или ветрено. Модильяни сидит дома, пока другие развлекаются. Вот картина, которая лучше других меня изображает: я смотрю, как бегают и играют другие дети из окна дома в Ливорно. Я всегда был либо зрителем, либо отсутствующим. Когда я осмелился быть главным действующим лицом, меня наказали.

Жалость к самому себе, какой ужас. Бедный Моди.

Мне приходят на ум слова человека, который больше всех не понимал меня: Беатрис. Она говорила мне с обезоруживающей улыбкой: «…Как ты можешь писать, если не пьешь? Как может слепой писать? Вино позволяет тебе разглядеть то, что ты не видишь трезвым. Ты смотришь на абсент, как утопающий смотрит на берег. Есть ли что-то, чего ты желаешь еще больше? Нет. Только я тебя знаю». Она ничего не понимала. Мне никогда не нужен был алкоголь, чтобы писать. Но ее презрение помогло мне понять, какой тип женщин и какая форма любви не подходят для меня. Я признателен ей, что она подтолкнула меня пойти по более легкому пути: если бы не она, возможно, я бы до сих пор стучал по резцу. Даже те люди, которые заставляют нас страдать, нам нужны, у них мы учимся избегать подобных ситуаций в будущем.